«А сколько лет впереди…» — с надеждой думает Дон. Он очень бы хотел, чтобы их было много.
Так что Поз теперь иногда встречает его вот так, не каждый раз, но довольно часто. От церкви домой они, как правило, идут под ручку. «Как два пенсионера», — смеётся Дэвид. В остальном же они с осторожностью прикасаются друг к другу на людях. Иногда переглядываются, задевают друг друга локтями невзначай, стоят друг к другу ближе, чем стояли бы к остальным своим знакомым. Ловят друг друга на том, что любуются исподтишка. В театре, в кино, в каком-нибудь кафе немного расслабляются, порой берут друг друга за руку, особо не прячась, но и не афишируя. Обычно никто не обращает на них внимания, но всё же ни один из них не рискует нежно обнять или поцеловать другого. Впрочем, прилюдно выражать влечение Дон и так не имеет привычки. Дэвид хотел бы, пожалуй, иногда очень заметно, что он хочет Дона поцеловать прямо сейчас… но привычки такой нет и у него. Если бы им очень уж хотелось не сдерживаться на людях, для этого сгодились бы клубы, в Лондоне их достаточно. Но их обоих как-то не тянет туда.
***
Дэвид понемногу осваивается на новом месте работы, благо различия между столичной и шеффилдской школами не так уж разительны, на самом деле. Даже сюрпризы, которые преподносят ученики, в общем-то не являются для него чем-то новым… Хотя иногда застают врасплох. Как застенчивый — или кажущийся застенчивым на уроках — парень по фамилии, кажется, Томпсон, осторожно заглянувший к нему в кабинет на одной из перемен. В этот день у него, вроде бы, нет урока истории, и чутьё Познера подсказывает, что речь пойдёт не об учёбе. Он прислоняется к оконной раме, жестом приглашая ученика присесть.
— Мистер Познер, мне кажется, у меня проблема, — произносит тот тихо, и Дэвида охватывает стойкое дежа вю. Паренёк продолжает: — Похоже на то, что я гей.
Несмотря на неожиданность, Познер сохраняет спокойствие — на самом деле, не только внешне. Возможно, такие признания просто притягиваются к относительно молодым новым учителям.
— Это может быть так или не совсем так… но почему тебя это тревожит?
— Ну как… — пожимает плечами Томпсон, — проще ведь быть как все.
— Понимаю, — вздыхает Познер. — Отличаться от всех хочется чем-то таким… позавиднее. Умом, например. Талантом. Силой и ловкостью. Но не чем-то, не зависящим от тебя, что ты не можешь ни исправить, ни как-то развить.
— И что не даёт никаких преимуществ, — бросает в сторону Томпсон.
Познер на минутку отворачивается к окну. Ох, как не хочется ему откровенничать с учеником в самом начале года, пока он никого здесь толком не знает. Что за человек этот Томпсон? Что он сделает с такой информацией о новом, малознакомом учителе? Расскажет ли родителям? Друзьям? А кто его друзья, на что способны? Познер ещё не успел заработать здесь ту безупречную репутацию, что способна отчасти защитить от ползучих слухов, не говоря уж об обвинениях, пусть даже ложных. При этом он прекрасно помнит по своему опыту, что говорить с подростками о таких вещах надо тогда, когда они сами тебя спросили: если отмолчишься, то утратишь доверие, и больше уже не спросят. Какая-то часть его малодушно ворчит: «Не спросят — и замечательно», — но он всё же решается на чуть большую откровенность, чем одобрено регламентом и методистами.
— Не даёт преимуществ — это ещё мягко сказано. Как бы ни менялись взгляды общества, до полного принятия инаковости в людях ему ещё очень далеко.
— Звучит не слишком-то обнадёживающе.
— Ну, я мог бы тебе сказать, как нас учили, что «возможно это такая фаза»…
Томпсон молчит, но взгляд его красноречиво выражает что-то вроде «Вы издеваетесь?» Познер невесело усмехается половинкой рта. Открыться ученику — это риск, может быть даже — неоправданный риск, но, чёрт возьми, если парню больше не к кому пойти с этим… Любое слово, любая реакция будут для него не только информацией, но и примером: веди себя так. И разумная осторожность, может быть, пример не такой уж плохой. Но своей осторожностью Дэвид только ещё раз подтвердит общее убеждение, что ему, как и Томпсону, действительно есть, чего стыдиться, есть, что скрывать — просто потому, что он тот, кто он есть. А ведь Дэвид всегда был уверен, что это — дерьмо собачье. И сейчас он не пишет школьное эссе, в котором можно и покривить душой, чтобы добиться чего-то, казалось бы, важного, а говорит с живым человеком. Он отвечает, будто прыгает в омут:
— Шучу. Когда я сам услышал эту фразу, я уже был уверен, что ни хрена это не временно, извини уж за выражение. Но меня больше беспокоило то, что я жил тогда в Шеффилде.
Томпсон нетактично кривится при упоминании города, но не заметно, чтобы он был удивлён тем, что Познер практически сказал сейчас: «Я тоже гей». Видимо, ученики действительно всегда это знают — по крайней мере те, кому это важно по какой-то причине. Пора бы привыкнуть уже, за столько-то лет.
— Хоть в чём-то мне повезло, — бурчит Томпсон.
— Тебе — да. Но даже здесь, в Лондоне, если кое-кто из родителей узнает об учителе с не той ориентацией… Директору не нужны скандалы. Попросят уволиться по собственному желанию.
— Почему тогда вы говорите со мной об этом?
Познер присаживается на подоконник. Внимательно смотрит на ученика — и что-то в его взгляде отзывается в глубине души. Скрытая за недоверием отчаянная нужда — поверить. Что-то вроде беззвучной мольбы о помощи: «Убедите меня, что вам можно доверять. Что вы меня понимаете. Что я не одинок».
— Потому что я — живой человек, — произносит Познер. — Настоящий живой человек, какого ты не увидишь по телевизору. И ты меня знаешь лично. И пусть моя жизнь очень сильно подчинена мнению общества о «таких как я», но у меня есть жизнь. И в этой жизни есть работа, которая нравится мне. Есть друзья, которые знают — всегда знали — и для такого книжного червя, как я, их даже довольно много. Есть любовь.
Томпсон фыркает, но, отвернувшись, с напускным безразличием всё же переспрашивает:
— Правда, что ли?
— Да, — Познер чувствует, что слегка покраснел, но добавляет: — Я надеюсь, это звучит обнадёживающе.
Томпсон меняет тему, спрашивает для проформы что-то о завтрашнем эссе и спешит ретироваться. А Дэвид — Познер, мистер Познер в этой обстановке — снова изумляется тому, что любовь в его жизни наконец-то действительно есть, хотя он давно махнул рукой и перестал искать её. И вот, на протяжении какого-то года, у него появилась не только любовь — любимый и любящий мужчина — но даже, каким-то чудом, любимые дети. Генри и Лизз незаметно стали для Познера кем-то вроде племянников. Они больше не виделись с ним после первой встречи, но их вечерние телефонные беседы с отцом постепенно стали включать в себя и общение с «дядей Позом» — тайком от матери, разумеется. А когда Генри упросил его почитать им «Маленького Принца» в оригинале, Дэвид внезапно получил ещё и дополнительную практику французского, Агнес была бы им довольна. «Sur quoi nous nous sommes arrêtés la dernière fois, mes amis?»*** — спрашивает он как минимум раз в неделю, перелистывая страницы. Дон тоже любит слушать его чтение, но иногда к вечеру так устаёт, что дети слышат: «Шшш… Кажется, ваш папа уснул…» — и, хихикая, прощаются: «Спокойной ночи, дядя Поз». Лизз однажды сказала даже: «Поцелуйте папу от нас», — наверное, машинально повторив выражение, слышанное от мамы, а то и бабушки. Дэвид не нашёлся, что ответить. Сказал просто «Спокойной ночи, ребята». Но Дона поцеловал.
Однако эти новые обретения — не единственное, что занимает его мысли после разговора с учеником. Собственное безнадёжное увлечение одноклассником, былая уверенность в том, что все его увлечения будут так же безнадёжны — и все остальные подробности школьной жизни — возвращаются насмешливым хороводом. Не помогает то, что тема следующего урока — нападение Германии на Польшу, факт, к которому Дейкин всегда был крайне неравнодушен, Бог знает почему. Описания военных действий не каждый раз напоминают Дэвиду об излюбленной дейкиновской метафоре, но сегодня явно не его день. Из последних сил сдерживая непристойную ухмылку, он тайком от класса нашаривает в ящике стола свой первый новенький сотовый телефон и отправляет Скриппсу смс: «Ненавижу Дейкина», — и едва успевает отключить звук оповещений, ведь учеников он за такое наказывает штрафными эссе. «Чую новую историю», — приходит ответ от Дона с ехидным смайликом на конце. Дэвид улыбается. Есть новые истории и есть кому их рассказать. Если это не звучит обнадёживающе, то что же тогда?