У Дэвида мурашки бегут по спине от этих слов. От того, до какой степени Дон уверен, что это правда. Они стоят, обнявшись, почти минуту. Наконец, Дэвид заставляет себя оторваться:
— Иди, Дон. Не оставляй её одну, это невежливо, в конце концов.
Дон вздыхает:
— Я сомневаюсь, что отказ от развода сейчас чем-то поможет.
— Хотя бы обсуди это. Ради детей. Прошу тебя.
— Я… попытаюсь. Спасибо тебе, родной мой.
— Удачи тебе.
Дон уже выходит, когда его телефон всё-таки начинает трезвонить. Найдя его, Скриппс коротко извиняется перед супругой, мол, срочный звонок, и уходит на кухню говорить. И после этого, не слишком решительно, Ханна всё же заглядывает в кабинет. Они с Дэвидом смотрят друг на друга.
Дэвид помнит, какой она была, когда Дон их только что познакомил. Спокойной, жизнерадостной, уверенной в себе. Дон сравнивал её с лампадой, сияющей внутренним светом, и Дэвид, пожалуй, был согласен с ним: он тоже видел в ней это. Но сегодня перед ним стоит словно другая женщина. Во взгляде читаются десяток вопросов и пара десятков тревог. Она сильно осунулась и выглядит практически на свои годы, чего на попадавшихся ему фотографиях Дэвид не видел ни разу. И самое главное, что почему-то только сейчас бросается ему в глаза — как ни странно, то, что именно она приходится матерью тем самым чудесным детям, к которым Дэвид успел уже так привязаться. И в Генри сквозят её черты, но особенно — в Элизабет. Рядом с Доном они кажутся его копией, но теперь их сходство с Ханной поражает Дэвида. И не только это заставляет его удержать те резкие слова, что рвались с языка после всего, чему он был свидетелем. Ведь злится он сейчас не столько лично на неё, сколько вообще на это вот мировоззрение, на толпы ретроградных лицемеров, пекущихся о семейных ценностях и любви к ближнему… до тех пор, пока этот ближний или член семьи не окажется геем. Ханна, совсем как его мать, не видит в этом двуличия или противоречия, и переубеждать её — не дело Дэвида, в общем-то. Ему сейчас важнее, может ли он Дональду хоть как-то помочь. А Дону просто необходимо поддерживать общение с супругой — ради детей. Он будет продолжать попытки помириться, Дэвид понимает это. Как бы она ни относилась к Дэвиду, как бы ни оскорбляла их обоих сейчас, при первом же шаге навстречу Дон простит её. Дэвид не может против этого возражать. И не будет. У него, наверное, всё же нет права судить эту женщину, судить других вообще неблагодарное занятие. Он ведь и сам не без греха: хоть никогда и не желал ей зла, но причиной — одной из причин — её беды он всё-таки стал.
Он не совсем понимает, для чего их незваная гостья заглянула сейчас в кабинет. Может быть, она сама этого не знает. Она оглядывает ряды книжных полок, стопки тетрадей на столе Дэвида, подержанный компьютер, купленный с рук, на столе Дона… и возвращается взглядом к его лицу. Как ни странно, в этом взгляде не видно особой ненависти. Взгляд скорее растерянный, а может быть и вопросительный, и тревожный. Дэвид старается выдержать этот взгляд, молчит и ждёт. Ему чудовищно неловко, и большинство слов в такой ситуации, пожалуй, совершенно неуместны.
— Он… мучается? — тихо спрашивает она. Видимо, слышала их разговор сквозь приоткрытую Доном дверь.
— Да.
— Ты-то откуда знаешь?
Кому же ещё это знать, как не Дэвиду? Что за странный вопрос?
Он подходит поближе и говорит ей тихо, но горячо:
— Он почти не спит. Хорошо если часа три в сутки. У него чёртов гастрит развивается, и не из-за неправильного питания, я тебя уверяю, — Дэвид умолкает, но после паузы всё же решается сказать о самом главном: — Он без них никогда жизни не представлял. Не… наказывай его так, — и, отведя взгляд, добавляет: — Это моя вина.
Не то чтобы он действительно так считал. Но он надеется, что Дону станет легче, если она будет так считать. Почти по Шекспиру получается.*
— Он никогда не говорил, что это твоя вина.
— Он во всём себя винит, ты же знаешь его.
— Значит… не меня?
— Нет. О матери своих детей он такого никогда не скажет.
«И я не скажу, — понимает он вдруг. — Ради Дона я этого не скажу тоже». Но всё-таки хочет добавить ещё кое-что.
— Тогда, в Оксфорде, когда он встретил тебя… я был счастлив, — вполголоса признаётся он. — Я видел, как ты любишь его, как он тебя любит. Я даже представить не мог, что у меня был какой-то шанс. И, кроме всего, я был очень рад, что ему не грозят все эти нелепые обвинения, с которыми я то и дело в разной форме сталкивался… А теперь ты говоришь такое ему. Это кошмарный сон.
— Так зачем? Зачем вы сейчас всё это… устроили?
— Я не хочу говорить с тобой об этом, — он слышал, что она отвечает Дону на слова о любви. — Пожалуйста, просто уйди. Не знаю, зачем тебе номинальный супруг, но пусть будет, как ты хочешь. Перестань мучить его. Он на всю оставшуюся жизнь уже намучился.
— Да мне не… — начинает она, но обрывает себя: — Ты прав, говорить с тобой об этом нет смысла.
И выходит. Дожидается Дона и к его удивлению прощается с ним. Говорит: «Я перезвоню». Дон в недоумении: «Что это было?» А Дэвид вздыхает: «Не знаю, но рад, что оно закончилось».
***
Дональд действительно сообщает адвокату, что развод отменяется. Оплачивает уже проделанную работу, разумеется: тот здорово помог навести порядок в документах, разобраться с доступными вариантами разделения прав и обязанностей. Может, раньше Дону было бы неловко сообщить человеку, так много сделавшему для него, что всё сделанное было напрасно, но сейчас на смущение просто нет сил. Адвокат, впрочем, не удивлён. Видимо, видал и не такие повороты.
Ханна после своего визита, вопреки обещанию, не звонит. Не звонит ей и Дон, даже не сообщает о прекращении работы с адвокатом. Она и так, наверное, всё понимает, по отсутствию звонков из юридической конторы. Ситуация кажется подвешенной, но ощущается, как ни странно, более спокойной, чем была до того. Может быть, им просто нужен тайм-аут. Сколько он может продлиться, Дону интересно было бы знать.
***
Завершается тайм-аут настолько закономерно, что Дон вслух удивляется банальности сюжета своей жизни. «Начинающего писателя видно по снобизму, — подтрунивает над ним Познер. — Называть банальной неумирающую классику!» Но Дон, если честно, так рад, что всё сдвинулось с мёртвой точки, что только улыбается в ответ.
А происходит вот что: в самом начале декабря, как раз когда Дэвид, присев возле шкафа, достаёт из дальнего ящика свёрток с небольшой потускневшей от времени менорой, раздаётся наконец-то новый звонок от Ханны.
После приветствия она замолкает, собираясь с мыслями. Дон не торопит её. Дэвид, задумчиво поглаживая ветви меноры кончиками пальцев, смотрит на Дона чуть вопросительно. Дон едва заметно кивает. Это не совсем просьба и разрешение, но Дэвиду, видимо, всё же хочется убедиться, что Дон не возражает против предметов чужого культа в доме, ведь теперь это их общий дом. Поз поднимается на ноги, уходит со свёртком на кухню и тихо шуршит там чем-то — похоже, хочет попробовать почистить тусклый металл.
Ханна наконец подаёт голос:
— Слушай, Дон… я тут подумала. Ведь скоро Рождество.
Сердце Дона замирает в груди, боясь надеяться и всё же надеясь.
— Да. Я тоже думаю об этом, — признаётся он.
— О детях, да?
— Да. Мы никогда ещё не праздновали порознь.
— Да, — они друг за другом повторяют это «да», как будто от неловкости другие слова позабыли. — Они… им было бы очень грустно без тебя. И я подумала, может быть и не нужно… всё же праздник. Я… хочу тебя пригласить.
— Да, я… приду. Хочу прийти. Помочь вам с ёлкой?
— Нет, не надо, мы уже… поставили.
А Дон ещё не ставил, слишком больно было думать об этом. Но он хочет. Хотя бы маленькую. Поз говорил, что не будет возражать.
Они с Ханной договариваются встретиться в воскресенье. Дети после церкви будут в гостях у соседей, так что можно будет без них попробовать обсудить планы, проверить, получится ли конструктивный разговор на этот раз.
***
Разговор клеится с трудом, хотя речь о разводе никто из них так и не заводит. Это негласное единодушие так непривычно Дональду, что он чувствует себя неуверенно, будто на тонком льду. Он ожидает насмешек Ханны по поводу своих идей для подарков детям, но, как ни странно, она только кивает и сообщает, что планирует подарить сама, чтобы не было повторений. На вопрос, что подарить ей — выглядит удивлённой и тихо качает головой: «Это совсем не обязательно. Мне ничего не нужно».