Дональд привычно восхищается цепким вниманием Элизабет. Она замечает многое и всегда стремится разобраться в непонятной ситуации, редко принимая противоречивые факты на веру. Ханну (и некоторых учителей) раздражает это её качество, а вот Дональд, напротив, старается его поощрять, поэтому дочь твёрдо знает, что папу всегда можно спросить совершенно о чём угодно — и он не рассердится и не отмахнется, а действительно постарается ответить.
— Ну конечно же, дядя Стюарт тоже хороший друг, но нельзя же сказать, что единственный, — «слава Богу», чисто по привычке добавляет он в мыслях. — Просто, знаешь, Лиз… Дэвид очень занят работой. И живёт он, как видишь, далековато от нас, а дядя Стю живёт близко. Именно потому, что мы не виделись так давно, мы и засиделись так поздно вчера. Обо всём хотелось поговорить. Иногда друзья видятся очень редко, но от этого они не перестают быть друзьями.
«К сожалению, иногда им приходится перестать быть друзьями из-за чего-то другого», — думает он с горечью, но вслух, конечно же, не говорит.
Он звонит жене, рассказывает, что встреча прошла удачно. Что он собирается погулять с детьми по паркам и новым выставкам. Что родители чувствуют себя хорошо. Её голос звучит устало и чуть раздражённо, впрочем, практически как всегда. Но из-за свежей вины ему продолжает казаться, что она что-то знает — всё знает! — ну или не знает, но чувствует. Он старается свернуть разговор побыстрее. «Не буду тебя отвлекать».
Прогулка выходит отличной. Шеффилд заметно преобразился за эти годы. Нельзя сказать, что прямо расцвёл, конечно, но создание «Культурного квартала»**, безусловно, помогло ему удержаться на плаву. Дональд не упускает случая в частном порядке взять интервью у женщины, пригласившей их зайти на детский мастер-класс и оказавшейся владелицей большого выставочного зала. Скриппсу никто не заказывал таких материалов, но у него возникает предчувствие, что они могут в будущем ему пригодиться, а такие предчувствия редко обманывают его. Он записывает телефон Эммы Джонс, чтобы при необходимости уточнить какие-нибудь детали или выслать ей материал на согласование, и продолжает прогулку с детьми.
Стюарт заходит к ним в гости в тот же вечер, пользуясь случаем проведать родителей Скриппса, его-то собственные родители давно уже живут не здесь, а на юге Франции. Дарит дорогой коньяк его отцу, духи матери и конфеты детям, они все вместе немного сидят по-домашнему на кухне, и он между прочим рассказывает, что остальные уже разъехались.
Дон почему-то все оставшиеся два дня своего отпуска боится, что ему позвонит Познер. Но он не звонит. И вроде бы понятно, что это очень, очень хорошо. Но почему же, чёрт возьми, от этого так больно.
Комментарий к ЧАСТЬ 1
Ну, в общем, вот. Добро пожаловать в наш мир стекла, товарищи. Если хотите добить себя окончательно, послушайте ещё песню «Hero», исполнитель Regina Spector: https://vk.com/audio8066737_456239124 Это вот — буквально состояние Дона в первые минуты ПОСЛЕ, и в первые дни: о чём он, может быть, и не хочет думать, но мысли лезут в голову. Если слова не точно такие, то эмоции очень похожие.
*«When I Survey the Wondrous Cross» - христианский гимн, который Познер и Скриппс исполняют на уроке Гектора в пьесе, в фильм этот эпизод не вошёл. Послушать, как это звучало, можно тут, например: https://my.mail.ru/music/songs/jamie-parker-and-samuel-barnett-when-i-survey-the-wondrous-cross-fd1caae4353e3a31bb4dabfa10b49ed9
** Точнее, это «Квартал культурных индустрий» — передовой для своего времени эксперимент по превращению культурной деятельности в фактор экономического развития территории. http://www.worldlab.co/?p=1571
========== ЧАСТЬ 2 ==========
Перед отъездом Дональд в одиночестве идёт в свою старую церковь и долго сидит там, то повторяя обрывки молитв, то просто пытаясь собраться с мыслями. Пытаясь понять, как теперь жить дальше. И невольно возвращаясь мыслями в прошлое.
В этой церкви, в этих стенах он когда-то пережил немало откровений. Главнейшим до сих пор остаётся, конечно же, первое переживание некой высшей реальности, горнего мира, охватившее его во время пасхальной службы, когда он был ещё ребёнком. Он тогда ощутил совершенно особое восхищение, странный, торжественный транс, из которого сущности Бога и ангелов выглядели не менее, а даже более реальными, чем окружавшие его знакомые и незнакомые люди. Немного позже, уже слегка повзрослев, он всё ярче, всё отчётливее стал чувствовать, что и он сам, и люди вокруг — тоже часть того, светлого, мира, хоть не все и далеко не всегда ведут себя так, чтобы это было заметно… и впервые заплакал от горькой нежности ко всем, всем на свете людям, когда осознал, что почти никто, даже старенький местный священник, в полной мере не верит, что это не просто слова, а действительно так и есть.
Он не умел ни тогда, ни сейчас передать словами всю полноту своих переживаний, но в реальности Бога с тех пор сомневаться он больше не мог. Это было бы всё равно, что сомневаться в реальности ветра, дождя, света звёзд. Иногда он об этом язвил, иногда, чуть мягче, иронизировал, но в основном оттого, что уже понимал: всерьёз его веру никто из окружающих воспринимать не может. По какой-то причине они не переживали того, что чувствовал он, а судить о том, кто из них ошибается, он не считал себя вправе. Но, может быть, именно потому, что букву закона Божьего он всегда воспринимал через призму тех своих переживаний, он не видел никакой проблемы в том, что среди его друзей оказались мусульманин Ахтар, распутник Дейкин или гомосексуальный Познер. В каждом из них Дональд видел прежде всего душу — живую, страдающую, исполненную самых разных стремлений. И чистых, благородных и человечных стремлений в каждом из своих друзей он видел достаточно, чтобы никого из них не считать «грязным» или «недостойным». Потому и пробуждение собственной страсти к близкому другу его не особенно шокировало. Огорчило немного, но больше из-за того, что Дэвид тогда явно всё ещё тосковал по Дейкину, и сообщить ему, что он сам стал причиной таких же мучительно-безответных чувств, казалось Дону довольно жестоким поступком. А после Дейкина Познер, казалось, совершенно без перерыва переключился на другого красавца-брюнета, потом на третьего, так что Дональд просто перестал обращать на свои неуместные чувства внимание. Навыки, приобретённые путём исполнения заповедей и соблюдения постов, ему в этом здорово помогли: он прекрасно умел управлять своим вниманием и неплохо натренировал волю, так что особых проблем даже не испытал. А потом, встретив Ханну и ближе узнав её, он совершенно искренне по уши в неё влюбился — и даже, грешным делом, решил, что вот у него-то как раз это и была «просто фаза». Что ж, даже если и так, очевидно эти «фазы» иногда возвращаются.
Но и сейчас жгучий стыд, который испытывает Дональд, охватывает его не из-за того, что его страсть оказалась вновь направлена на мужчину. Ему больно и стыдно от того, что священный обет, данный им при венчании, оказался нарушен настолько бездумно. Он чувствует себя предателем, да им он и является, по отношению к самому дорогому, что имеет в жизни. Он растерян и не понимает, как мог он не вспомнить хотя бы о детях, ради которых без рассуждений готов отдать свою жизнь — но не остановить пьяный разврат, судя по всему. Да, он мог бы отчасти винить алкоголь, но с себя он не видит возможности снять основную часть ответственности. Он всегда считал себя способным управлять своей страстью… а это, если подумать, очень похоже на проявление гордыни. Что ж, видимо настало время ему научиться смирению, как бы странно ни выглядел в этом контексте преподнесённый судьбой урок. Он не сомневается, что произошедшее является ошибкой, которую не следует повторять. Страсть, пусть даже и сильная, не важнее его ответственности за детей и его обязательств перед их матерью. Счастливый смех Лиззи и Генри и привычные объятия Ханны — теперь даже больше, чем он заслуживает, но Господа не зря называют милосердным. Он всегда даёт своим детям возможность исправить ошибки и попытаться стать достойными уже оказанной им Его милости.
***
Дома они разбирают чемоданы, Ханна помогает Генри и собирает вещи в стирку.
— Ну, как вы погостили у бабушки с дедушкой?
— Хорошо! — отвечает Лиззи.
— Да, хорошо! Только папа домой не пришёл один раз.