— Дон, в последнее время мне кажется, что ты что-то от меня скрываешь, — говорит она после запоздалого ужина.
Дону приходится нелегко. Его прошибает холодный пот даже при том, что он прекрасно понимает, насколько велики шансы, что ей просто показалось. Ну, а если не показалось? Она очень проницательна, вполне возможно, что какие-то признаки нечистой совести она действительно заметила у него… Однако он уже решил не признаваться без абсолютной необходимости. Надо сначала выяснить, о чём идёт речь.
— Просто кажется или есть причины? — спрашивает он насколько может спокойно.
— Причины? — переспрашивает она, резко обернувшись, и он вдруг понимает, что она едва сдерживает эмоции. Она несколько раз быстрым шагом проходит по комнате — и что-то сжимает в руке, так сильно, что побелели пальцы.
— Где ты сегодня был?
Вот как, её подозрения — из-за поздней работы?
— Я был в офисе, в нашем центральном.
— С кем?
— С Виком.
— Всё это время?
— Да.
— И ты думаешь, я позвоню ему, он подтвердит это, и я поверю?
— Ханна, зачем звонить? Что тебе нужно подтверждать? Эта работа бывает непредсказуемой, тебе давно это известно.
— А это ты как объяснишь? Что ты соврёшь? — она бросает на постель рядом с ним то, что держала всё это время — и это его телефон. — Эти звонки! Какой-то Эмме! Три звонка сегодня, в пять часов! Когда офис как раз заканчивает работу! Разумеется, ты договорился о встрече и помчался к ней!
Дональд даже теряется от такого напора. Он был так доволен собой оттого, что необходимость срочно заполнить полосу из-за снятого материала, оказавшегося недостоверным, превратилась не в высасывание из пальца скучной пустой статьи, а в довольно интересный материал, даже с небольшим экскурсом в историю, экономику и политику — как раз на базе того интервью, по наитию взятого летом в Шеффилде. Снят был не его материал, но заполнить место было больше некому — остальные заготовки не подходили по теме. Именно для уточнения некоторых деталей из этого интервью он и звонил мисс Джонс, из вежливости постаравшись уложиться в рабочее время. После этого набор текста, креативная идеологическая привязка к теме номера, корректировка и вёрстка заняли пару часов, и ему всё это время нужно было присутствовать, чтобы править текст при необходимости. Но без качественной основы это могло занять гораздо больше времени! И это ему теперь ставится в вину!
— И я вижу, что контакт создан как раз во время твоей поездки в Шеффилд! — продолжает Ханна. — Я не удивлюсь, если ты и тогда именно у неё ночевал!
Господи, он женился на детективе.
Он пытается оправдаться, подробно рассказывает, как произошло их знакомство, и что дети даже могут помнить эту женщину — порядочно старше Дона, хотя она действительно «мисс» — и почему материал не был использован сразу… И оказывается засыпан градом разоблачающих замечаний: то, что она старше — ни о чём не говорит; ах, владелица галереи, богема, конечно не нам чета; с чего бы она зазывала народ прямо на улице; скорее всего она потому и провела их, что его уже знала; зачем брать интервью, которого ему не заказывали, никто так не делает; и о чём можно ночь напролёт беседовать с этим Познером, это сразу ей показалось подозрительным; как не стыдно при детях с любовницами общаться; и не может быть, чтобы за три месяца не было случая напечатать это где-нибудь!
Он перестаёт понимать, что ей от него нужно. Если она хочет, чтобы он доказал свою невиновность — то почему так изощрённо опровергает все его слова? Если хочет, чтобы он признался — то зачем? В любом случае, признаваться в том, чего не было, было бы верхом идиотизма, так что ситуация стремительно становится патовой. Дональд, между прочим, тоже не железный. Он, как это ни странно, всё это время действительно работал, напрягал мозги. Думал, писал, обрабатывал информацию не меньше одиннадцати часов подряд. У него раскалывается голова, слипаются глаза, и вместо долгожданного отдыха дома он получает идиотские обвинения, основанные на домыслах, и вынужден ещё пытаться их опровергнуть! Примерно это всё он Ханне и выкладывает, и, неосторожно хлопнув дверью спальни, видит в конце коридора две приоткрытые двери с робко выглядывающими детскими мордашками… Из-за закрытой двери доносится стук чего-то брошенного в угол и плач. Он обречённо вздыхает, трёт лицо ладонями и спускается в гостиную, чтобы лечь там на диван. Ханна вернуть его не пытается.
Утром он пробует поговорить с ней снова, в надежде на то, что она успокоилась и выслушает его теперь. Однако она не слушает. Дети пытаются выяснить, почему мама сердится на папу, и она заявляет им, что папа её обманул и продолжает обманывать, и лучше бы признался уже, сколько можно её за дуру держать. Дон терпеть не может, когда так говорят с детьми.
— Во-первых, стоит говорить не «обманул», а «я думаю, что обманул». Во-вторых, я как раз считаю тебя достаточно умной, чтобы послушать разумные доводы, а в-третьих, вообще говоря, ты зачем искала что-то в моём телефоне? Для чего так нарушать границы личного пространства? Я не пытался от тебя скрывать эти звонки, но очень огорчён тем, что ты перестала мне доверять до такой степени.
Ханна возмущается тем, что он её же ещё и пристыдить пытается, и утро проходит в растрёпанных чувствах у всех, включая детей, которые, пытаясь их помирить, невольно делают только хуже, потому что доводы вроде «Папа не станет обманывать, он же гриффиндорец!» желаемого эффекта не имеют. Сегодня их везёт Ханна, и Дону страшно подумать, что она успеет им про него наговорить.
Незаладившийся с утра день продолжается в том же духе: с занятий спортивной секции звонят и сообщают, что Элизабет увезли в больницу с подозрением на перелом. Ханна звонит следом, говорит, что не может поехать за ней из-за работы, а также, что теперь из-за этого ужасного футбола девочка останется калекой — то, что он в этом виноват, подразумевается. Дон мчится в больницу сам не свой, но, к счастью, там всё не так уж ужасно — вывих лодыжки, неприятно, конечно, но скоро их отпускают домой. По дороге Лиззи расспрашивает его, правда ли он изменяет маме, стал бы он это делать и наказал ли бы его Бог, если бы он стал. Что, в общем-то, тоже не поднимает ему настроение. С работы вызывают на срочное совещание, и приходится оставить Лизз одну дома, правда, всего на часок (скоро должна приехать Ханна с Генри)… Зато на совещании пытаются повесить вину за некачественный материал, требовавший замены вчера, именно на него — так как он, как более опытный работник, чем автор статьи, должен был проверить факты заранее. Проверить факты во всех статьях газеты? Или только в этой почему-то? Адекватность окружающих его людей продолжает стремиться к нулю.
Когда этот дурдом, наконец, заканчивается (а это уже после семи), все спешат домой, кроме Дональда. Ему совершенно не хочется продолжать обсуждение мнимой измены, равно как и того, что футбол слишком опасен для девочек (как будто на танцах лодыжек никто не вывихивает). Поэтому, вконец измученный и несчастный, он не выдерживает и делает то, до чего руки не доходили несколько лет: разыскивает в записной книжке телефон Познера и набирает номер. Пока идут гудки, он успевает испугаться и чуть не бросает трубку, но вовремя обрывает себя: таинственные сброшенные звонки под вечер меньше всего нужны Дэвиду сейчас.
— Алло, — слышится в трубке голос Познера, немного усталый, но спокойный и такой родной, что Дону приходится собрать все силы, чтобы ответить сразу и без идиотского заикания.
— Привет, Поз.
— Скриппс?.. Что-то случилось?..
— Нет… Нет, ничего. Прости, я… я знаю, что зря позвонил, я просто…
— Дон, ты что, пьяный?
— Нет. Нет, Поз, я на работе ещё. Просто… Столько навалилось всего.
Дональд стягивает очки, трёт усталые глаза тыльной стороной ладони и не может сдержать тяжёлый вздох. Дэвид с полминуты молчит, и Дон почти видит, как он задумчиво хмурится и чуть-чуть надувает губы. Должно быть, Познер что-то услышал в его голосе, потому что в конце концов он чуть слышно вздыхает и произносит с сомнением, будто бы не совсем согласен сам с собой: