— Тогда в путь, товарищи! Будьте поосторожнее. Не мешки с припасом везете, людей. Да еще каких! Наверное, сами догадываетесь.
— Все понимаем, товарищ генерал. Разрешите занять места?
Соколовский протянул руку:
— Счастливого полета!
Экипажи повернули к своим самолетам. Начштаба фронта взял под руки командира и комиссара.
— Ну, а теперь пару слов вам. Как настроение?
— Отличное! — ответил комиссар.
— Боевое, — добавил командир.
— Это, считаю, главное. Если человек идет на трудное дело с хандрой, с плохим чувством, то, по народным приметам, удачи не жди, что-то тебя подведет. И наоборот, уверенность, хороший настрой сами по себе уже несут залог удачи. Александр Васильевич Суворов еще когда говорил: «Смелость города берет».
Отойдя несколько шагов от самолетов, Соколовский остановился.
— Да и хандрить собственно нечего. Не в первый раз «в гости» к фашистам летите. К тому же, это не те времена, когда выбрасывали людей и ждали от них вестей через связных. Нынче у вас новейшие радиостанции, и всегда можно связаться, почувствовать себя рядом с нами. В случае чего, поможем. Но только чтобы каждый доклад был объективен! Говорите обо всем без стеснений. Мы теперь стали чуток побогаче. Тыл больше нам дает. Начала поступать продукция заводов, эвакуированных в глубь страны. Исходите из реальных потребностей.
— Мы люди скромные, товарищ генерал, — сказал Огнивцев. — По пустякам беспокоить не будем. Чего не хватит — у Гитлера займем. Думаю, что по старому знакомству не откажет.
Соколовский засмеялся:
— Ну, если у вас такие связи, то излишне беспокоиться не станем. В добрый путь, товарищи! Родина ждет от вас ощутимых боевых дел.
Над беспокойной, продымленной гарью пожаров землею пласталась темная ночь. Под крылом самолетов ни огонька. Все укрыто, затемнено. Только кое-где беспокойно, тревожно шарили по небу прожекторы. Да и то на какие-то секунды. Вспыхнут, махнут вправо, влево своей длинной призрачной рукою и снова померкнут. Ночь не летная, но самолеты потому и летят. Потоки воздуха, клочья облаков то бросают их вниз, то подкидывают, как на ухабах, вверх, то трясут так, что по телу пробегает дрожь. В салоне тускло горит лампочка. При свете ее все-таки можно увидеть всех бойцов. Они сидят по бокам фюзеляжа на железных лавках. Над их головами тянется железный трос. К нему перед прыжком в черную бездну будут подцеплены фалы с карабинами для автоматического раскрытия парашютов. Это облегчит десантирование. Ведь на тренировочные прыжки не было ни времени, ни средств для детальной отработки навыков…
Привалясь спиной к парашютам, десантники спят. Сон — это крепкие нервы, это лучшая разрядка. Доведется ли еще вздремнуть вот так — плечом к плечу при свете по-комнатному мирно горящей лампочки?
Комиссар тоже на мгновение забылся под монотонный гул моторов, но когда в салон вошел второй пилот и сказал: «Прошли Калинин», дрема начисто покинула его. Самолет шел сейчас над близкими сердцу селами и лесами, где в сорок первом действовал его разведотряд. Вспомнилась поляна, где они сидели с генералом Доватором, погибшим впоследствии под Москвой, его крылатые слова: «Жизнь короткая, а слава долгая». Как наяву увиделись старики и старушки, угощавшие последней краюхой хлеба, топившие бани и стиравшие заскорузлые рубахи и портянки солдат; девчата с Волги, встретившие в метельную ночь обессилевший отряд и не побоявшиеся проводить его через передний край. «Эти русские женщины и такое умели…» Запершило в горле, заволокло глаза, когда вспомнились те, кто навсегда остался в калининских, смоленских лесах. Заросли, поди, могилки травой, осели и некому их привести в порядок. Чепуха! Да многие же те села и леса освобождены еще зимой! И наверняка люди пришли к ним… Ведь почти о всех захоронениях сообщалось местным жителям, а там, где это не удавалось, оставляли надписи, не смываемые дождем и не выдуваемые ветрами.
Смахнув пелену с глаз, Огнивцев посмотрел в иллюминатор. На горизонте разливался огнем пожаров, вспышек ракет и залпов артиллерийских батарей передний край. Тревожен, кровав он с высоты птичьего полета, но еще тягостнее там — на земле. От него не уйти, не увернуться в сторону. Там выручат только бревна, бетон и земля. И еще ум, находчивость, одоление невозможного и святая вера в неминуемую победу. На миг представилась землянка с накатом бревен и горстка бойцов на земляном полу. Кто-то из них, чутких на ухо, прислушивается к гулу над землей, тихо говорит: «Кажись, самолет летит. И вроде бы наш. По гулу чую. Ихний с надрывом, как зверь. А наш по мирному летит. Не заблудился ли пассажирский какой? Так и есть наш, чуете, как всполошился фриц? Палит из всех стволов. Мимо бы… Невпопад. А ну, милок, давай уходи. Уходи поскорей, родной!»