Из пилотской кабины вышел увалистый штурман. Кожанка распахнута, на лбу капли пота, в глазах искры радости:
— Прошли, ребята… Пронесло, — говорит он, утирая лоб рукавом. — Теперь уж долетим, если…
Этим «если» сказано многое: ночной охотник «мессер», снаряд кочующей зенитной батареи, очередь крупнокалиберного пулемета… Да мало ли что может произойти с беззащитным грузовичком-самолетом на территории, занятой врагом. Но к счастью, все обошлось. Благополучно прошли район Бешенковичи. И вот команда:
— Приготовиться! Подходим к назначенному району.
Инструктор-парашютист лейтенант Борис Петров распахнул дверь. В салон ударило холодным сырым воздухом. Огнивцев шагнул к двери первым. Взглянул вниз и отшатнулся:
— Мы над озером. Там вода…
На плечо комиссара легла рука Петрова:
— Это туман над лесом, товарищ комиссар. Счастливого приземления!
На белорусской земле
Земля белорусская… Леса. Леса. Леса…
В тридцатых, сороковых годах в глухих лесных деревушках много было россказней о разных леших и привидениях, заполонивших округу. То одни их будто видели и чуть ли даже не ручкались с ними, то другие. Кто-то им верил, а кто-то нет. В числе маловерующих долго держалась и степенная, не очень уж и богомольная бабка Пелагея из деревни Гумны. Но нет чуда без чудес — пришлось и ей с глазу на глаз встретиться с вполне нормальным привидением. А случилось недоброе свидание вот как.
В начале августа после долгих проволочек сдался на милость селян навестивший Гумны начальник Оздятичской полиции. Выкушав несколько бутылок первача-самогона, он милостиво разрешил им накосить в редком березняке сена для буренок. Траву дед Ульян, по прозвищу Улей, скосил сам, а вот убрать не смог, заболел от переусердства — спешил, а вдруг полицай протрезвится… Помощи ждать, разумеется, было не от кого, и дальнейшие заботы по сенокосу легли на бабку. Она сено высушила, сгребла, скопнила и теперь охапку по охапке носила в полуразвалившуюся сараюху, поставленную еще в годы единоличного существования. «Все будет целее, — рассудила она. — Не каждая лесная животина клок ущипнет».
В ночь под успение бабушка Пелагея спозднилась с уборкой сена и, чтоб не тащиться впотьмах, заночевала в сарае. Усталость укачала ее скоро, но настороженность к шуму ночного леса разбудила еще скорее. Где-то вблизи, вызывая жуть, кричала сова. Ветер, начавшийся с вечера, усилился и теперь разгульно шумел в березняке. Две половины ворот распахнулись, и в проеме смутно вырисовывались молодые гибкие березы. Их бросало из стороны в сторону, будто они испуганно шарахались от кого-то прочь.
— Разбудила-таки, окаянная, — проворчала бабка на сову, которая, угомонясь на минуту, защугукала снова. — Попробуй теперь усни при таком ветрище. И который сейчас час? Може, скоро рассвет?
Мимо ворот зримо проплыл клок густого, пахнущего болотом тумана, чуть посветлело, и бабка, враз обомлев от страха, вдруг увидела в стороне от сарая согнувшуюся дугой молодую березку, а на ней… О, мать-заступница!.. На ней на белесых веревках раскачивалось привидение, принявшее образ живого человека. «Свят, свят, свят…»
Как добежала до деревни, до родного дома, Пелагея не помнит. Влетела в избу, плюхнулась на лавку и, переведя дух, заговорила:
— Ой, лишеньки! Ой, мамонька! Ой, что я видала в лесу?!.
С печки свесил босые ноги дед. Откашлявшись, поинтересовался для уточнения:
— Ну, что ты видала? С чего дрожишь, как осиновый лист?
— Привидение, дед. Привидение, там где сенокос.
— Глупости говоришь. Чего ему там быть, привидению-то? Кого пугать? Ты, часок, не того?.. Мож, уморилась?..
Бабка всплеснула руками:
— Да какие ж глупости, коли я видела его своими очами…
— И кого ж ты видела? — продолжал посмеиваться дед.
— Человека, дед. Человека, как есть, на березке качался на мутузках.
Тут уж дед не удержался, на лавку слез. Дверь потуже притворил.
— Рассказывай все по-порядку, не тарахти.
Пелагея пересказала обо всем, что послышалось и виделось в березняке. Дед поскреб лохматую бороду, положил граблистые пальцы на старухино плечо:
— Ты вот что, старая. Об сем привидении никому ни словца.
— Не понимаю тебя…
— Стихни, говорю! — вспылил дед. — Возьми рот на замок, коль не хочешь добрым людям беды.
— Каким людям? Об чем ты?
— Ах, какая ты недогадливая. Чует сердце, то был кто-то наш. Нечего привидениям на парашютах скитаться.