От пожаров стало светло, как днем. Ракеты теперь не нужны. Была подана команда «отходить!». И вовремя! Уцелевшие курсанты центра под командованием офицеров, стреляя из автоматов, начали переползать через проволочный забор в намерении прочесать кустарники, лес и выловить тех, кто занимался целеуказанием. В военном городке забухали и танковые пушки. Их осколочные снаряды рвались в лесу, в непосредственной близости от военного городка. В Могилеве застучали зенитные пушки. Прожекторы лихорадочно зашарили по небосклону. Один бомбардировщик попал в тройное перекрестие. Туда иглами потянулись огненные пунктиры. Самолет пытался вырваться из светового плена. Он то валился на крыло, то падал вниз, но прожектористы цепко держали его в своих лапах. Один из зенитных снарядов угодил в него, и он задымил. Пропал парень. Не дотянуть до своих… Следом взметнулся длинный шлейф дыма. Вот-вот грянет взрыв. Но нет. Шлейф вдруг оборвался, и машина выровнялась. Раздалось: «Ура! Тяни, друг, тяни к своим!»
А к Пашково подходили все новые девятки советских бомбардировщиков. Но им там уже нечего было делать. Военный городок пылал, в нем продолжались взрывы складов боеприпасов и горючего. Первая тройка еще разок прошлась для верности по паркам «тигров», «пантер», а остальные повернули на железнодорожный узел — в Могилев. Вскоре там тоже взметнулось высокое пламя. Раздался такой грохот, как будто на землю разом ссыпали тысячи тонн камня и кирпича. Земля тряслась и стонала. А над Пашковом пожар то разгорался, то угасал. К утру могильная тишина установилась над бывшей танковой школой.
Члены комиссии, прибывшие в Пашково из Берлина, ходили по страшному пожарищу — меж остовов зданий, крошева балок и кирпичей, развороченных, обугленных танков, разбросанных по всему городку чемоданов, матрацев, разных бумаг — молча, подавленно, разбито. Лишь шеф комиссии, низенький белобрысенький генерал, тыкал палкой в какой-либо подвернувшийся предмет и зло бросал шедшему позади забинтованному, полуобгоревшему начальнику центра: «убрать» или: «на склад».
Однако убирать и сдавать на склад было нечего: в городке все дотла сожжено, разгромлено, предано праху. И это кидало генерала в ярость.
— Вас надо судить, полковник! — потрясал палкой генерал. — И прежде всего за отсутствие элементарной противовоздушной обороны. Вы не сделали ни одного выстрела, хотя бы из карабинов, по советским бомбардировщикам. Вы погубили один из важнейших учебных центров группы армий «Центр». Убито и ранено более пятисот наших офицеров и солдат. Сожжены или исковерканы большинство новых танков и штурмовых орудий. Вот к чему привела ваша беспечность! Ваши подчиненные не удосужились вырыть даже простые щели. На что вы надеялись? На что?!
— Мы свято верим фюреру. Он, как вы знаете, заявил, что в летней кампании этого года немецкая армия возьмет реванш за Сталинград. Мы готовили фюреру танкистов, и неплохо. А это — случайное несчастье… Случайный налет русских бомбардировщиков…
— Случайный! Случайный! А почему вы всех офицеров и низших чинов собрали в этот вечер на зрелищные мероприятия? Кто разрешил офицерам, даже несущим боевое дежурство, сидеть в офицерских кафе, гулять до утра?
— Но вчера был наш праздник — вторая годовщина начала войны рейха с большевиками.
Генерал споткнулся о разбитый бомбежкой остаток кирпичной стены, но не упал, удержался за обгорелый кузов грузовой машины. Вся злость его обрушилась на мертвецки бледного полковника.
— Почему до сих пор не приняты меры к ликвидации последствий воздушного нападения большевиков? Стыдно, полковник, встречать комиссию из Берлина, назначенную самим фюрером, в такой разрухе.
— Виноват!
— Думать надо. Вы же не окопный болван, а начальник важного учебного центра. Сколько самолетов было брошено на вас?
— Лично я насчитал сорок пять. Мой заместитель — пятьдесят.
— А где он?
— Он убит. В последний налет.
— Кто наводил самолеты русских? Говорят, тут орудовали специальные сигнальщики с осветительными ракетами?
— Так точно. Они ракетами указывали важные цели со всех сторон.
— Откуда они взялись?
— Не могу знать. Поймать не смогли ни одного. Нам в ту ночь не до поимки было.
Генерал остановился, вытер платком вспотевшее, покрытое веснушками лицо и обратился к сопровождающему его представителю ведомства Гиммлера: