Десантные отряды под командованием Алексеева, Сороки, Вацлавского, Бухова и других в дни рельсовой войны пустили под откос не один вражеский эшелон. От магнитных мин, ловко подложенных под цистерны подпольщиками-железнодорожниками, сгорели на перегонах два десятка эшелонов с горючим.
Не доверяя больше власовцам, немецкое командование вынуждено было привлечь для охраны основных коммуникаций большое количество полевой жандармерии. Но и это мало помогло. Взрывы, крушения на дорогах не прекращались. И тогда разъяренный Гитлер бросил на охрану дорог регулярные части вермахта. Они, как правило, несли службу ночью. Днем же солдаты отдыхали или занимались своими делами.
Одно из таких подразделений — рота обер-лейтенанта Шнайдера — охраняло участок железной дороги Толочин — Крупки на магистрали Минск — Орша. Обер-лейтенант буквально не спускал глаз с железнодорожного переезда, находящегося в чистом поле. Дело в том, что там была жиденькая охрана, и партизаны в темное время подорвали несколько воинских эшелонов. Пришлось оградить весь полевой участок колючей проволокой, а на переезде поставить железобетонную будку, напоминающую дот, с небольшими окнами, с железной решеткой и крепкими блиндированными дверьми. В будке несло службу лучшее отделение роты под командованием фельдфебеля Финка. Шустрый, исполнительный Финк лично торчал на полотне дороги днем и ночью. На путях постоянно маячили солдаты охраны: ночью — трое-четверо, днем — один-двое. Словом, фельдфебель старался вовсю. Обер-лейтенант обещал ему: «Эта проклятая рельсовая война, фельдфебель Финк, скоро закончится. И если на твоем участке не будет никаких происшествий, я гарантирую тебе Железный крест и отпуск на Родину».
Дела у фельдфебеля шли на редкость благополучно. На других участках грохотали взрывы, а у него за полмесяца — ни одного! Фельдфебель радостно бил себя по жирным ляжкам. Теперь он часто предавался любимому занятию — играл на губной гармошке. Особенно в дневное время, когда напряженность ожидания нападений спадала. Солдаты, как обычно, обняв карабины, спали, а он, усевшись у железного порога будки, наигрывал себе что в голову взбредало.
Однажды его занятие прервало появление солдата с расквашенным носом.
— Что с тобой, Фриц? Кто тебя так разукрасил? — всполошился Финк.
— Обер-лейтенант кулаком.
— Командир роты?
— Нет.
— Так кто же? За что?
— За то, чтоб не совал нос, куда не надо.
— Куда же ты его сунул?
Фриц опустился на нары.
— Я шел по путям. Навстречу обер-лейтенант и два ефрейтора. Как требовала инструкция, я остановил их и потребовал документы. Ефрейторы захохотали, а обер-лейтенант пустил в ход кулаки.
Фельдфебель забеспокоился, почуяв недоброе.
Повесив на шею бинокль и взяв автомат, он сунулся к двери. Дверь, увы, не открывалась. Он налег на нее сильнее — не тут-то было. Дверь оказалась подпертой снаружи.
— Эй, вы! Кончай шутки! — крикнул насмерть перепуганный фельдфебель. — Что за хулиганство?..
За дверью ни шороха, ни звука. Только тревожна гудели провода.
— Тревога! К бою! — заорал, срываясь на фальцет, Финк. — Все к двери! Мы в западне…
Солдаты ринулись к двери. На нее налегло несколько рук, плеч. Фельдфебель подал команду: «Айн, цвай, драй!» Дверь заскрипела, но не подалась.
— Да она же подперта, черт возьми!
— Но чем? Палка бы сломалась.
— Наверное, в железные пробои металлических планок, опоясывающих дверь, подсунули железный лом, — высказал предположение один из солдат.
Да, фельдфебель вспомнил, что вблизи будки валялся железный лом, которым можно намертво закрыть будку. Он погубил его. Фельдфебель с ужасом представил, как на рельсах орудуют, закладывая взрывчатку, партизаны, как они хохочут над запертыми в каменной коробочке, и ноги его подкосились. Прощай мечта о Железном кресте и сорока гектарах русской земли!
«А может, дверь все-таки закрыли ради шутки? Потом придут, откроют и будут долго хохотать над беспечными болванами», — промелькнула мысль в голове фельдфебеля.