— Братцы! А я-то як же? Рази я не вояка! Рази я не защитник?
— Становись в строй, дед, — строго сказал Шинкевич. — Спасибо тебе, защитил от поганого и честь нашу, и сами головы. Спасибо, добрая душа. Теперь и пули твои пусть так же метко разят врага, как разил язык. Но… с командирами полегче… Ведь теперь ты — красный партизан!
Девичий «атаман» в городской управе
Об этом дерзком походе в Борисов Леля Колесова на совещании у Спрогиса не рассказала. Побоялась, что ей попадет за слишком рискованный и смелый замысел зайти в городскую управу и застрелить ненавистного палача города — бургомистра Станкевича. Она утаила все, сделала вид, что больше в город не ходила. А между тем этот поход был. И состоялся он вскоре же после первого.
На этот раз Леля в город не пошла через населенные пункты. Она минула их лесом, болотами. В руках у нее снова была корзина с бутылками простокваши. Она знала, что немцы любят простоквашу и с жадностью набрасываются на нее. Да и убыток не такой уж большой, если и выпьют всю — пускай подавятся.
Как и раньше, она вышла на шоссе вскоре после рассвета километрах в трех от Борисова. Только теперь не пошла по нему, а спряталась на обочине среди молоденьких елок и стала ждать того самого дедка-молоковоза, который каждый день по приказу старосты доставлял молоко в Борисов. Она надеялась опять упроситься на телегу и переехать мост с ним. Но увы! Дедка не было.
Томительно долго тянулось время. В приболотном лесу уныло чирикали малые птахи, где-то на сухой верхушке дерева монотонно стучал дятел. С елок опадала роса. Сидя на старом, полусгнившем пне, она от усталости задремала. И снилась ей грибная пора в родном ярославском лесу. Она шла, держась за руку бабушки, с полной корзиной белых грибов. А у бабушки краснели в корзинке подосиновики, темнели боровики. Идти было тяжело. Болели ноги, хотелось сесть, отдохнуть, но бабушка торопилась домой и торопила ее: «Смотри, внучка, не засиживайся. Скорее домой надо, на печку. А печка наша теплая, горячая… А в печке щи с наваркою, каша пшенная и молоко топленое с пенкою… Да вот же оно стоит на загнетке. Давай кружку, налью тебе». Бабушка подхватила кувшин и, охнув, обронила его. Кувшин с треском раскололся…
Леля очнулась. По лесу катилось эхо далекого взрыва. И едва оно растаяло, как до ее слуха долетело тарахтение повозки. Она выглянула из елок. По шоссе трусил мелкой рысью, таща телегу, ушастый воронок. Леля обрадовалась. «Только бы не другой молоковоз, а с прежним как-либо договоримся. В крайнем случае дам пачку махорки».
Увидев старую знакомку с поднятой рукой, — просит, значит, подвезти, — дедок придержал коня, сердито заворчал:
— Вы опять со своей негодной простоквашей? Ну, нет. Боле не подвезу. Я за вас в тот раз натерпелся страху. Шутка ли, везу, не зная, кого.
— Ну, как кого? Мы же договорились — родственницу.
— Какая ты мне к шутам родственница? Семьдесят пятая вода на киселе. А мож, девяносто восьмая, кто те знает. Проверят, а тут липа… Что тады? Хворменная петля или в затылок пуля. А за что? За копеечную твою простоквашу. Тоже нашла продажу.
— Дык больше нечего продавать, папаша. Хоть на кусок хлеба заробить.
— А-а, шут с тобою, — отмахнулся возница. — Садися! Навязалась ты на мою погибель. Чужим-чужая, а жалко тебя, куды ж денесся.
Леля поставила в задок телеги корзину, быстро села сама.
Сказала воркующе, успокоительно:
— Не бойтесь. Поверят. Скажите, на повторный прием к доктору везу.
— Повторный, расповторный, — ворчал дедок. — А коль пойдут в больницу да проверят? Была там? Не была. Что тады?
— Скажу, у частника лечилась.
— А дом где его? Хватера? Знаешь? Да они не отвяжутся, пока все наизнанку не повывернут. Что тады?
— Нет, не запомнила я дом, дедушка.
— То-то и оно. «Не запомнила». В гестапо все вспомнить заставят. Даже чего не знаешь.
— А вы там были?
— Чего мне там быть-то? Я не партизан и не из коммунистов. На мне вот могильная повязка. «Полицай».
— А вы в самом деле полицай?
— А тебе-то зачем? Ишь какая шустрая! Может, и полицай, может, я у тебя выпытываю, кто ты такая.
— Зачем?
— А затем, чтоб три коровы за тебя получить, дом да много тыщ ерманских марок.
— Так уж за каждую бабу коров и раздают.
— Зачем за каждую. Им только одна надобна. Московская баба, которая их убивает. Ходит от села к селу и кокошит. Боятся, как бы в Борисове не заявилась.
— Вот это баба, — всплеснула руками Леля. — Зверь какой-то, а не баба. И много она их побила?