— Станкевич, встаньте! — приказал Спрогис. — Так это было или нет?
— Брешет сука, проклятый фашист. Я не морил их голодом! Напротив, я хорошо их кормил, вымыл в бане, хотел отпустить, но они заболели, и я в гуманных целях свез их в Борисов, в больницу.
— Какая больница?! — возмутился Бух. — О, майн гот! Он сдал их в гестапо. Там их много били, жгли горячим железом, лампой… Я это видел сам, о, майн гот!
— Как вели себя те девушки?
— О! Они ничего не сказали. Они плевали шефу гестапо в лицо.
— Что с ними? Какова их судьба?
— Этого я не знаю.
— Станкевич, встаньте!
— Слушаю вас…
— Где вы содержали схваченных?
— В сарае. Вполне приличном… Ей-богу! Вот святой крест! Там были солома, сено…
— Чем кормили? По показаниям жителей, вы морили их голодом и били плетью и кулаками.
— Да боже упаси. Чтобы я?! Да женщину!.. Ни-ни!
— Лжете! Установлено достоверно, что сами лично били девушек, издевались над ними, глумились.
— Один раз только и было. Ей-богу, лишь один раз, это когда одна из них сунула мне под нос кукиш и сказала: «Вот тебе! Поди сосчитай, сколько нас прилетело». И то для острастки. А больше избиений не было. Видит бог, — он набожно троекратно перекрестился.
— Последний вопрос. К вам обоим. Вспомните, не просили ли что у вас девушки? Правдивый ответ будет учтен при определении вам меры наказания.
— Я, к сожалению, ничего не знаю, — пожал плечами обер-лейтенант.
— А я вспомнил. Ей-богу вспомнил! Они просили передать…
— Что передать? — весь подался вперед Спрогис.
— Они просили одного из служащих, которого считали… как вам сказать… ну, в общем передать жителям села, что они «не предали своих товарищей и честно умрут за Родину».
Спрогис встал. В глазах его горела нескрываемая ненависть к фашисту и его прихвостню. Зато душа ликовала — он гордился теми, кто до конца своей жизни остался верен великой Советской Родине.
— Уведите их, — кивнул он часовому. — Больше мне не о чем с ними говорить.
Последняя дерзость Спрогиса
За первые двенадцать дней после десантирования отряд Спрогиса на участке Борисов — Крупки пустил под откос два вражеских эшелона, взорвал железнодорожный мост через реку Нача. Кроме того, совместно с партизанами уничтожил небольшой гарнизон и взорвал служебное сооружение и постройки на станции Приямино. На шоссе Минск — Москва, западнее деревни Клади, он уничтожил грузовик с десятком фашистов. Захваченный в плен раненый фельдфебель показал, что в Борисове, кроме подразделений 403-й охранной дивизии и батальона власовцев, располагается 27-й пехотный полк 129-й пехотной дивизии, о чем тотчас было доложено в Москву.
Словом, оккупанты понесли ощутимый урон в живой силе и технике, плюс к тому — нарушено нормальное движение по железнодорожной магистрали Минск — Орша. Десантники наладили надежное наблюдение за железнодорожными перевозками врага. Обобщенные данные один раз в пятидневку передавались в разведотдел штаба фронта. Настроение бойцов отряда улучшалось с каждым днем.
Каждый из них понимал, что он не отсиживается в лесах, а активно помогает воинам Красной Армии, сражающимся на советско-германском фронте. Однако тяжелый бой в Выдрице, гибель Колесовой и еще нескольких партизан оставили осадок в сердцах воинов. Артур Спрогис вернулся в штаб оперативной группы мрачный, молчаливый. Чувствовалось, что он тяжело переживал потерю боевых товарищей, с которыми успел сжиться, как с родными. Да и потеря каждого активного бойца многого стоила.
Надо было подвести некоторые итоги проведенных боев и внести поправки в тактические действия отрядов и групп.
— Пора временно оставить в покое железную дорогу, Артур Карлович, — говорил комиссар Огнивцев вошедшему в азарт подрывных действий подполковнику Спрогису. — Фашистам наша дерзость колом стоит в горле, и они наверняка подкараулят нас. Что получится? Мы потеряем опытных людей и не выполним главную свою боевую задачу.
Спрогис и сам хорошо понимал, что дальнейшие вылазки, конечно же, безнаказанно не пройдут. Но что делать? Никак не мог он унять в себе жажду мести фашистским оккупантам.
— Ну, ладно, ладно, — поспешно, с ощущением вины согласился он. — Вот схожу в последний раз, грохнем на прощание и уйдем… На новые места подадимся, где фашистам еще не подсыпали жару. А пока не отговаривай, пожалуйста, комиссар. Я уже и местечко выбрал подходящее для последнего концерта.