Сандыбаев застеснялся:
— Ах, товарищ командир! Да она же на вас смотрела, на ваш орден…
С придорожного брусничника сорвался глухарь, шумно зашлепал крыльями, мелькая меж сосен, скрылся. Сандыбаев успел только поднять автомат.
— Хотел стрелять? — удивился Огнивцев.
— Нет. По привычке… Думал, фашист. А птица пусть живет. Хорошая птица… Красивая, сильная. А помните старика и старуху, у которых мы оставили раненого сержанта Ивлева, что из Омска? Там, на Валдае? Как он? Остался ли жив?
— Не знаю. Война оставит после себя много тайн. Будут ли они разгаданы?
Перед десантниками распахнулась довольно большая лесная деревушка Гумны с неказистыми, рубленными из бревен, крытыми соломой и тесом избами, подслеповатыми баньками, жердевыми заборами, тихой речушкой меж ольх и ракит.
— Побудьте тут, на лужку, у дома, — сказал командир Сандыбаеву. — А я зайду потолковать со своими стариками.
Он вскинул ремень автомата на плечо и зашагал по убранному картофельному полю к приземистой избушке под старой развесистой ракитой.
Хозяева — старик со старухой — встретили гостя радушно, как своего близкого родственника, которого давно не видели. Бабка сняла с припечной жерди полотенце, подступила к лавке, чтоб вытереть ее, но дед упредил ее — смахнул крошки просяной мякины ладонью и, препроводив их в лохань у порога, пригласил:
— Сидайте. Милости просим. Совсем вы нас забыли, стариков. Думал, не случилось ли чего недоброго?.. Ань, слава богу, живехоньки…
— Некогда было, папаша. Все дела, дела…
— Слыхали мы кое про что. Слыхивали. Земля-то, она слухами полна, хотя и немая. Знаем и про вашего командира, что он раненый и вывезли его в Москву и что вас назначили вместо него. Как там на Волге-матушке? Что слыхать-то?
— Вы про Сталинград спросили? — сев на лавку и положив автомат на колени, уточнил Огнивцев.
— Дюже волнуется люд. Об нем и речь.
— Держится Сталинград. Воюет. Стоит!
— Небось, все порушено, побито?..
— Да куда ж денешься, не без того. Ничего. Все встанет заново.
— Так-то оно так, да только жалко каждого кирпича. Таким трудом все досталось!
Дед увидел, что бабка стоит у печки, горестно подперев щеку пальцем, в сердцах напустился на нее, будто она в чем-то виновата:
— Ах, господи, твоя воля! Да что ж ты к печке прилипла, старая? Ай не знаешь, как встречают гостей? Лезь в подпол, доставай харч из своего спрятка.
— Не надо. Кушать не хочется, сыт. Потолковать пришел на минутку.
Услышав такое, бабка остановилась у приподнятой половицы, но уловив сердитый взгляд деда, шустро полезла в подпол. Дед сел за стол, скрестил руки на нем:
— Я всегда рад, коль есть в моих речах толк.
— Скажите, папаша. Здешние болота замерзают в ноябре?
— В редкость. Как обычно, в декабре, а иные лишь в январскую лютынь.
— Жаль, — вздохнул командир. — Ну, а приметы погоды как?
— Журавель рано подался на юг. Вроде бы к холоду, а держится покель середа. То есть не холод и не тепло. — У деда понимающе загорелись глаза. — А може, нужен проводник? Так я живо… Мне тут все стежки-дорожки знакомы.
— Спасибо, отец. Мы уже и сами тут все исходили.
— Ну, глядите. Коль что — ко мне… Проводник — большое дело! Без проводника ни птица, ни зверь, ни человек… Улетает птица, кто ее ведет? Вожак, проводник. Вывелись волчата, лисята — кто их наставляет? Опять же старшой, который опытный. А возьмите вы пчелу. Кто отыскивает жилье новому рою, кто ведет туда? Разведка, так называемый пчелиный иск. В природе-матушке все устроено мудро, хитро.
Дед помолчал, почесал за ухом:
— Вы извините, что вас вроде бы хитрости да мудрости своей лесной учу. Вы и сами, как говорится, не лыком шитые.
— Нет, нет, что вы! Говорите, говорите! Ваша наблюдательность очень поучительна.
— Да нет уж… Что говорить? Вижу я, покидаете вы нас. Уходите, стало быть, из наших лесов.
— Откуда вы это взяли, отец?
— Откуда взял? Да вить не один десяток лет прожит на земле… По глазам вашим определил, по расспросам… Я не спрашиваю, куда уходите, зачем. Одно хочу знать: как звать-то вас, скажите, чтоб знали внуки, кого благодарить.
Командир Огнивцев встал, назвал свое имя, отчество, заключил:
— Ну, а благодарность ваша — всем, кто сражался на вашей земле, и тем, кто освободит вас. Полное освобождение, верю, уже не за горами. Прошу передать сердечную благодарность всем братам-белорусам вашего села за тепло сердец, за хлеб-соль.