Во весь голос поет свою песню Савка Панченко, но слов не слышно, и голоса Савкиного не слышно, — ликующе гремит музыка победы.
Уличные бои в Берлине. Разбитые готические здания. Немецкие вывески. Пожары. Орлы на решетках.
Бой.
— Ага! — кричит Вася Селиванов. — А мы все-таки пришли в Берлин!
Он останавливается у фонарного столба. Снимает каску, вытирает со лба грязь и пот.
— Теперь и мы знаменитые!.. — тихо говорит он.
…Аккуратная табличка на перекрестке улиц.
Обыкновенная табличка.
Как все.
Ее легко прочесть:
Подле нее стоит Дорошенко.
Гремит песня боя.
Схватка на улице.
Фашист бьет с чердака из пулемета.
Табличка на доме: «Моабитштрассе, 173».
Бой в подвале.
Хриплый бой. Гранатный бой.
Мертвый гитлеровец на перекрестке.
Табличка на доме: «Моабитштрассе, 151».
Волокут орудие солдаты.
Стонет под колесами булыжник.
Идет по улице Дорошенко, прижимается к стенам.
Наган в руке.
Табличка на доме: «Моабитштрассе, 147».
Перебежками от дома к дому бежит Вася Селиванов.
С ним несколько бойцов.
Вот они упали… Стреляют…
Со всех сторон рвется на них огонь.
Табличка на доме: «Моабитштрассе, 139».
От дома к дому идет раненный в голову Дорошенко.
Голова перевязана.
Кровь на марле.
Глаза воспалены.
Откуда-то из окна летит на Дорошенко фаустпатрон.
Еле успел отскочить Дорошенко.
Табличка на доме: «Моабитштрассе, 133».
Подвал какого-то дома. Телефоны. КП.
Теперь рядом с Дорошенко Автономов.
У корреспондента рука перевязана.
— Я вам приказал не лезть в огонь! — раздраженно говорит Дорошенко. — Разве там место корреспондента?
— А кто знает, где место корреспондента в бою? — усмехается Автономов. Потом смотрит на Дорошенко и говорит тихо: — В этот дом… мы войдем вместе…
Табличка на доме: «Моабитштрассе, 127».
Идут Дорошенко и Автономов.
— Пять домов осталось, — хрипло говорит Дорошенко.
Гремит бой вокруг.
Поют камни под снарядами.
Табличка на доме: «Моабитштрассе, 121».
— Два дома осталось! — говорит Дорошенко и поправляет перевязку.
— Только бы дойти!
И вдруг затихает музыка боя.
Рассеивается пороховой дым…
Улеглась кирпичная пыль…
Дорошенко и Автономов стоят подле дома, на котором табличка: «Моабитштрассе, 117».
Это обыкновенный дом.
Как все.
Серый, каменный, скучный.
— Вот вы и пришли! — тихо улыбнувшись, сказал Автономов.
(Пауза.)
— Д-да… — негромко отозвался Дорошенко. — Вот мы и пришли.
Еще немного постоял он у дома.
Потом распахнул парадную дверь.
И пошел по лестнице.
Автономов за ним.
Бесконечная лестница…
Металлические перила.
Разбитые стекла в фонарях…
И, наконец, дверь: «Герр Отто Шульц».
Дорошенко остановился.
Прочел табличку.
Зачем-то поправил ремень на гимнастерке…
…и постучал.
Никто не отозвался.
Он постучал еще раз.
Потом просто тихо толкнул дверь, и она открылась…
…Они вошли в квартиру Отто Шульца.
Мусор в передней.
Паутина.
Запустение.
Они осторожно прошли по коридору…
Вошли в комнаты.
Пусто, пусто везде.
Разбитые стекла дребезжат… Где-то еще стреляют…
Дорошенко толкнул дверь в следующую комнату.
Дверь скрипнула и отворилась.
Они вошли в полутемную комнату.
Это — спальня.
В ее углу замерла в смертельном ужасе чета Шульцев: маленький, худощавый старичок и седая женщина в пуховом платке.
Дорошенко стал перед ними.
Они поднялись тоже. Дрожат.
— Герр Отто Шульц? — хрипло спросил Дорошенко.
— Яволь! — чуть слышно ответил Шульц.
Автономов тревожно следил за Дорошенко.
А тот в упор смотрел на Шульца.
Словно хотел он в нем узнать, угадать черты его сына — палача, разрушившего семью Дорошенко.
Но Отто Шульц был просто маленький и тщедушный человечек, и лицо его, похожее на сморщенный кулачок, дрожало и прыгало.
Дорошенко обвел взглядом стены спальни.
Бросился в глаза большой портрет. Фашист в офицерской форме.
Дорошенко сразу узнал в нем своего смертельного врага. Был гитлеровец на портрете весел и самодоволен, горд тупой гордостью нациста 1942 года.
Немец с портрета смотрел на Дорошенко и нагло ухмылялся. Его не страшило, что теперь Дорошенко пришел в его дом, что теперь его, немца, старики родители были во власти Дорошенко, как когда-то семья Дорошенко в его власти.