Бой у красного дома.
От дома остались одни развалины.
И бой идет в развалинах.
В обломках лестниц.
У слуховых окон.
В подвалах.
Рукопашные схватки.
Перекошенные лица. Хриплые крики. Руки на горле.
Штык о штык. Нож в зубах. Хрипение умирающих. Граната, брошенная через окно. Гарь. Дым.
Запах пороха, крови и паленого мяса.
— …Селиванова мне! — кричит Дорошенко связисту. — Селиванов где?
— Я ищу, товарищ полковник, ищу! — оправдывается телефонист. — Они переносят связь. Они, кажется, уже взяли дом Гиммлера.
…А Вася Селиванов с несколькими бойцами врывается в дом.
За ними — стихает бой, оседает пыль, умолкает шум.
По мертвым, разрушенным комнатам нижнего, полуподвального этажа идет Вася.
На его лице — упоение боя. Слава. Удача. Победа.
Ударом сапога распахивает он какую-то дверь и останавливается, подняв над головой гранату.
Но в подвале никого нет.
Он бросается тогда к окну и — замирает.
Видна через окно площадь, большая, изрытая траншеями и канавами, и в конце ее — знакомое по фотографиям черное здание с колоннами.
Вася застывает у окна. Стоит и смотрит.
Полуподвал наполняется людьми. Приходят связисты, солдаты.
Располагаются на полу. Вошел Автономов. Увидел Галю. Тихо беседует с ней.
Но Вася Селиванов ничего и никого не видит. Он смотрит в окно.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — шепчет ему связист. — Вас! — и подает трубку.
Машинально берет Вася трубку и, продолжая смотреть в окно, отвечает:
— Да. Я… Что? Да. Взял. Теперь? Теперь стою у окна и вижу… черные стены здания… Кажется, это рейхстаг. — Он опускает трубку и только сейчас замечает, что вокруг него много людей.
Он смотрит на них, узнает.
И говорит просто, показывая в окно:
— Рейхстаг, товарищи!
…Раннее утро над Кеннигсплацем в Берлине.
30 апреля 1945 года.
Вася стоит у окна и смотрит. Рядом с ним Галя.
Тихо вокруг. Мертва площадь.
Ее камни, ее асфальт, ее канавы и рвы, ее скрытые ловушки — все молчит.
В подвале не спят люди.
Они еще не получили никакого приказа, но всей кожею своею чувствуют: скоро бой. Последний и, может быть, самый яростный за всю войну бой.
Они спокойно ждут его.
Слюсарев черпает деревянной ложкой тушенку из консервной банки, ест и говорит:
— Рейхстаг возьмем — тут войне и конец!
— Так-таки и конец? — перебивает другой солдат, пожилой, светлоусый. — Это ты где-то вычитал?
— Сам догадался, — спокойно отвечает Слюсарев, облизывает ложку, прячет за голенище. — В рейхстаге, слышь, сам Гитлер сидит. Гитлера споймаем — и войне конец.
— Тю-тю! — засмеялся светлоусый. — Гитлер небось уж давно где-нибудь в Аргентине. Смотался!
— Как же он может смотаться, когда Берлин у нас в кольце, в окружении!
— А он на подводной лодке сиганул, — предположил Петя.
Слюсарев, усмехаясь, посмотрел на него.
— Ну, подводную лодку он, допущаю, достанет. Это возможно, но где ж он в Берлине море возьмет, а, Петя?
— Так он на аэроплане до моря полетит… — неуверенно предположил Петя.
— Нет, мне его тут найтить желательно, — сказал Слюсарев. — Я с ним поговорить хочу. Один на один. На три слова.
Автономов прислушивается к солдатской беседе.
— А хорошо бы… — задумчиво сказал светлоусый солдат, — хорошо бы войне конец. Д-да… К севу не обернемся, а к уборке как раз… хорошо-о!
— Надоела война? — спросил корреспондент.
— Что и говорить!
— Маета, разорение…
— Ну, теперь скоро кончим! — сказал Слюсарев.
— Как-то жить будем? — Разорен мир-то…
— Ничаво! Хорошо жить будем!
— Д-да… — сказал светлоусый, — жить… хорошо бы! Жить хочется!
— Небось и семейные наши заждались.
— Нелегко-то им, старикам да бабам.
К солдатам вдруг подходит капитан Селиванов. У него сосредоточенный вид — и все встают, подтягиваются, подбирают оружие.
Вася смотрит на часы.
— Через полчаса пойдем на штурм, — говорит он негромко. — На штурм рейхстага. — И вдруг, неожиданно для самого себя, улыбается светлой, лихой, мальчишеской улыбкой. — Вот хоть и не знаменитые мы, а это нам выпала великая честь: водрузить знамя победы! — Он осматривается вокруг. Начальнику штаба батальона: — Ширяев! Дай знамя!
Лейтенант Ширяев приносит знамя. Оно свернуто вокруг древка.
Вася распускает его. Гладит шелк рукою.
Потом смотрит на бойцов.
— Ну? — говорит он. — Кто хочет рискнуть и… и донести знамя до рейхстага? Два шага вперед — марш!