3
— Что хочешь делай! — сказал ему отец, а Андрей и не знал, что ему с собой делать.
Сам лишенный всех человеческих прав, он не мог быть семье ни заступником, ни кормильцем. Он был лишний рот, ничего больше.
Его жизнь теперь не имела ни смысла, ни оправдания, ни даже цели. Зачем ты живешь на земле, Андрей? На это ему ответить было нечего.
Даже в плену у него была цель жизни: выбраться, вырваться из-за колючей проволоки. Ну, выбрался! Живя у Лукерьи, он лелеял новую цель: добраться, во что бы то ни стало добраться до семьи! Ну, добрался! И повис на шее семьи тяжелым грузом… Дальше что? Он не знал, что дальше…
Отец его, Тарас, жил и терпел муки и берег семью ради того, чтоб дождаться прихода наших. Ждать, ни в чем не покоряясь врагу, — вот ради чего жил, стиснув зубы, старый Тарас. Андрей не имел права ждать. Ждать, пока тебя — здорового человека военного возраста — придут и освободят? С какими же глазами ты к освободителям выйдешь?
Но и ждать было невыносимо: голод повис над семьей. Андрей голову ломал над тем, как беде помочь, но придумать ничего не мог. Идти на работу? Куда? Да и работа на врага не кормит, а сушит. Не в полицию же идти служить в самом деле.
Полицейские пронюхали про возвращение Андрея. Долго вертели его бумаги в руках. Придирались. Требовали, чтоб стал на учет, определился на место. Андрей отговаривался болезнью. Потребовали справку от врача, но намекнули, что можно обойтись и «по-хорошему» — взяткой. Но взятку давать было не из чего. Андрей отдал полицейскому зажигалку, которую от нечего делать смастерил для себя. Полицейский взял.
«К Лукерье в деревню пойти, что ли, добыть хлеба для семьи?» — подумал как-то Андрей и долго потом носился с этой мыслью. Но жене побоялся сказать. Ни слова не проронила тогда Антонина в ответ на его признание и потом не обмолвилась ни разу, но Андрей чувствовал: касаться этого не надо, нельзя.
Лукерья Павловна сама пришла в дом Тараса. Неожиданно. В полдень, когда дома были только бабка Евфросинья да Антонина.
Робко отворила калитку.
— Что, Андрей Тарасович Яценко здесь проживает? — конфузясь, спросила она у Антонины.
— Д-да… — удивленно отозвалась та и стала разглядывать незнакомую гостью: ее деревенский наряд, узелок в руках.
— А его видеть… можно?
— Его дома нет. Но он скоро будет. Вы подождите.
— А вы кто же будете?.. — опасливо спросила женщина. — Жена?
Что-то в ее голосе заставило Антонину ответить:
— Н-нет… Сестра.
— А! — обрадовалась женщина и облегченно вздохнула. — Значит, дошел он? Живой? — И она радостно засмеялась.
Они все еще стояли у калитки.
— Вы Лукерья Павловна? — тихо спросила Антонина и вдруг почувствовала, что все лицо ее заливается краской.
— Да! — удивленно ответила гостья. — А что, вам про меня рассказывал Андрей Тарасович?
— Да… Рассказывал… — не глядя на нее и комкая край фартука, сказала Антонина. — Да вы что же стоите здесь? — встрепенулась она вдруг. — Вы проходите, проходите в комнаты…
— Нет, ничего. Вы не беспокойтесь! Вы не беспокойтесь! Я и тут подожду. Значит, живой? — снова повторила она и опять радостно вздохнула.
Антонина ввела ее в комнату, усадила за стол. Лукерья Павловна осторожно повела взглядом вокруг.
— А где же жена?.. — спросила она, с трудом произнося слова. — Что, нашел жену Андрей Тарасович?
— Н-нет… — запинаясь, ответила Антонина. — Жены у него нет.
— Как нет? Он сказывал, жена есть.
— Д-да… Но она уехала… Эвакуировалась. Пропала без вести… Так и нет вестей…
— А! — покачала головой Лукерья. — А уж он убивался по ним как, по жене да по девочке. Он ведь знаете какой? — застенчиво улыбнулась она. — Он ведь нервный да ндравный…
— Да, знаю…
— Значит, живой! — в третий раз повторила она и опять тихо, счастливо улыбнулась.
В это время и вошел Андрей. Увидев Лукерью рядом с женой, он испуганно отшатнулся. Потом подошел… Лукерья радостно поднялась ему навстречу, краснея и прижимая руки к горлу, но вдруг, случайно взглянув на Антонину, остановилась. Что-то — она и сама не знала что — заставило ее догадаться, что Антонина не сестра Андрею… Она опустилась на стул, оробела и вся сжалась в комочек.
— Вы уж извините… — сказала она, болезненно улыбаясь. — Конечно, каждой бабе своего счастья хочется… хоть приблизительно…
— Ничего, — грустно вздохнув, отозвалась Антонина. — Горе у нас общее.