Поезд ехал медленно. Прошли сутки, другие, третьи. Воды не было. В вагоне для скота ехало больше сотни человек, хотя он был бы слишком тесен и для пятидесяти, и большинству пришлось простоять все четыре дня поездки. Только тонкий луч света проникал сквозь щели в деревянных досках стены вагона. Поезд ни разу не остановился. Облегчались прямо в ведро, которое быстро переполнилось, и его зловонное содержимое разлилось по деревянному полу. Зигберт видел, как умерли несколько пожилых людей – одни от голода, другие, возможно, от недостатка воздуха: окон в вагоне для скота не было. От боли и страха многие стонали. Зигберт и девушка в темно-зеленом пальто не теряли друг друга из виду.
Через четыре дня поезд остановился на запасном пути где-то в Польше. Была ночь. С лязгом отворились двери, и в лицо стали резко светить рефлекторные лампы. Охранники в униформе по-немецки скомандовали всем выстроиться вдоль длинной платформы; тех, кто двигался недостаточно быстро, избивали на месте.
«Если вас там не было, – вспоминал Зигги через много лет, – вы просто не сможете представить себе этот чудовищный кошмар».
Зигберт услышал, как другие узники произносят название этого места: Освенцим (Аушвиц-Биркенау).
3
Освенцим
В интервью после освобождения выжившие узники вспоминали, как прибывали на разгрузочную платформу в Биркенау[9]. Одни описывали тошнотворный запах; другие упоминали языки пламени в ночном небе от сжигания тел в печах лагерных крематориев. Третьим узникам запомнился лай собак, четвертым – звуки скрипок. Нацисты, как выяснилось впоследствии, формировали из заключенных музыкантов оркестры и заставляли их играть, когда их товарищи по лагерю маршировали на работу. В видеоинтервью 2002 года для Shoah Foundation Зигги так описывал свои первые впечатления: охранники в униформе с иголочки потрясают кнутами и дубинками и кричат на прибывших, чтобы те побыстрее выходили и оставляли в куче все свои пожитки.
С десяток мужчин и женщин из его вагона отказались оставаться без багажа. Охранники начали наносить им удары жесткими резиновыми прутьями, крича: Raus! Raus! Antreten! Те, кто не знал немецкого, не могли понять команду «Вон! Вон! Стройся!», и охранники избивали их за неподчинение.
В ту ночь, когда поезд Зигберта прибыл в Освенцим, шел снег, а на платформе станции Биркенау дул холодный ветер. Пытаясь вылезти из высоких вагонов для скота, многие пожилые люди теряли равновесие и падали. Грузовики, приехавшие, чтобы забрать узников в лагерь, проезжали прямо по ним, впечатывая в грязь их окровавленные тела. Потом подбегали узники в полосатых робах, грузили мертвые тела на тележки и куда-то увозили. Зигберт осматривал лица приехавших, но никого не узнавал. Где его отец и мать? Где братья и сестры? К нему подошел охранник в теплом зимнем пальто.
«Сколько тебе лет?» – прорычал он.
«Восемнадцать», – солгал Зигберт.
«Профессия?»
«Слесарь-инструментальщик», – солгал он снова.
Охранник толкнул Зигберта к очереди из узников слева, а девушку в зеленом пальто впихнул в правую очередь. Зигберт не знал ни того, что очередь справа состояла из узников, которых должны были сразу убить, ни того, что почти всех в возрасте до восемнадцати лет отправляли именно туда – вместе с детьми, пожилыми и больными, ни того, что направо посылали и всех, кто не мог похвастаться какими-то полезными навыками. Что побудило его солгать, объявив себя восемнадцатилетним слесарем-инструментальщиком? В ремесленном училище он действительно делал кое-какие инструменты, но так и не закончил обучение и не проработал инструментальщиком ни дня в своей жизни. Тайна этого импульса, который наверняка спас его от газовой камеры, преследовала его всю жизнь.
В правой очереди Зигберт заметил нескольких родственников, в том числе мужа его сестры Марты, который держал за руку их маленького сына. Они увидели Зигберта и жестами предложили присоединиться.
«Я не пошел, – вспоминал он полвека спустя. – Не знаю почему – может быть, я, как и другие дети в Западной Пруссии, привык подчиняться приказам чиновников. Как бы то ни было, я остался в левой очереди».
Зигберт указал на группу людей справа.
«Куда их ведут?» – спросил он узника, который укладывал чемоданы.
Тот печально посмотрел на него, поднял изможденный палец кверху и нарисовал в воздухе спираль, изображая дым от печей крематория. Но только что прибывший Зигберт понятия не имел, что значит этот жест.
«Еврей, выросший в те годы в Германии, – объяснял впоследствии Зигги репортеру, – мог ожидать, что его будут бить и унижать. Но газовая камера? Крематорий? К такому мы не были готовы. Смрад и дым из печей – и они делали это с детьми! Они делали это с детьми! Я до сих пор слышу крики детей, которых отрывали от родителей. Не могу ничего поделать с воспоминаниями. Я до сих пор говорю Всевышнему, что если перестану слышать эти крики, то буду чаще ходить в синагогу. Языки пламени, вырывающиеся из крематориев, омерзительный смрад – все это было невероятно».
9
Исследователи подсчитали, что нацисты учредили около 42 500 лагерей и гетто в период с 1933 по 1945 г., включая 30 000 лагерей рабского труда, 1150 еврейских гетто, 980 концлагерей, 1000 лагерей для военнопленных, 500 борделей с секс-рабынями, а также тысячи других лагерей, где производилось уничтожение пожилых и больных. См.: https://www.jewishvirtuallibrary.org/how-many-concentration-camps.