– Швейцар принес вашу шляпу, – пояснил Барнаби. – Ее вернул уличный мальчишка и даже вознаграждения не попросил. – Критически оглядев войлочные поля, он добавил: – Я прослежу, чтобы ее хорошенько почистили, сэр.
Том подошел к окну. Беспризорник опять вернулся в канаву собирать сигарные окурки.
– Я выйду на минутку, – сказал он секретарю.
– Какие-то поручения еще будут? – спросил тот.
– Нет, я справлюсь сам.
– Ваше пальто… – начал Барнаби, но Том не обратил на него внимания и быстрым шагом прошел мимо.
Когда он вышел на улицу, щурясь от резких порывов ветра, поднимавших тучи пыли, мальчишка, видимо, решив передохнуть, сидел на корточках возле сточной канавы. Заметив приближавшегося Тома, он явно перепугался и насторожился. Парнишка был щуплый и нескладный, неопределенного возраста, но явно не старше десяти-одиннадцати лет. Карие глаза его слезились, кожа на лице загрубела, как у ощипанной курицы, длинные черные волосы явно не расчесывали и не мыли не одну неделю.
– Почему ты не оставил ее себе? – без предисловий спросил Том.
– Я не вор, – ответил мальчишка, поднимая очередной окурок маленькой ручкой, покрытой грязью и струпьями.
Том достал из кармана шиллинг и протянул замарашке, но тот проигнорировал этот жест, покачав головой:
– Мне не нужны подачки.
– Это не подачка, – возразил Том, немало удивившись такому проявлению чувства собственного достоинства у ребенка, который едва ли мог себе это позволить, – а всего лишь плата за оказанную услугу.
Мальчик пожал плечами и, взяв монету, бросил ее в тот же мешочек, куда собирал окурки.
– Как тебя зовут? – спросил Том.
– Безил-младший.
– А полностью?
Мальчик опять пожал плечами:
– Меня все так кличут, а папаша был Безил-старший.
Разум подсказывал Тому оставить все как есть: в этом беспризорнике не было ничего особенного. Помощь конкретному ребенку может удовлетворить мимолетный порыв благородства души, но никак не облегчит тяжелую долю тысяч других детей, которые живут так же, в грязи и нищете. Он уже и так пожертвовал немалые суммы, причем крайне демонстративно, множеству лондонских благотворительных организаций. Этого более чем достаточно.
Но что-то не давало ему покоя – вероятно, все дело в нотациях Уинтерборна. Помочь этому маленькому оборванцу подсказывало Тому чутье, которое никогда его не подводило, как бы он ни старался его игнорировать.
– Безил, мне нужен уборщик в контору. Хочешь получить эту работу?
Мальчишка подозрительно посмотрел на Тома:
– Надуть меня хотите, господин?
– Даже не думал. Да, и зови меня «мистер Северин» или «сэр», – Том дал мальчику еще одну монету. – Купи метлу и приходи завтра утром. Я предупрежу швейцара.
– Вишь ты! И когда же мне заявиться, сэр?
– Ровно в девять.
Направляясь обратно в здание, Северин мрачно пробормотал:
– Если этот оборванец обчистит мою контору, счет я вышлю тебе, треклятый Уинтерборн.
Глава 7
Месяц спустя Том сел на поезд до станции Сафрон-Уолден в Эссексе, а оттуда нанял экипаж до поместья Клэр. Такое путешествие кардинально отличалось от поездки в комфортабельном железнодорожном вагоне, где он мог отгородиться от всего внешнего мира. Навещая людей, Том предпочитал не полагаться на их милость. Его вполне устраивало, что он мог приезжать и уезжать по своему желанию, принимать пищу, какую хотел и когда хотел, мыться своим любимым мылом и спать в тишине, когда некому потревожить его сон.
Однако по случаю свадьбы Уэста Рейвенела Том собирался попробовать для себя кое-что новенькое. Он станет частью толпы гостей: займет спальню, куда в безбожно ранний час приходят горничные, чтобы разжечь очаг, спустится в столовую и позавтракает вместе с другими гостями, смиренно присоединится к ним на прогулках, чтобы полюбоваться видом на холмы, деревья и пруды. В доме полно детей, но к ним он отнесется терпимо или попросту станет игнорировать. По вечерам, во время салонных игр и любительских постановок пьес, он сделает вид, будто получает от них удовольствие.
Решение подвергнуться подобным испытаниям напрямую вытекало из совета Риза Уинтерборна прислушаться к своему чутью. Пока все шло далеко не лучшим образом, но Том так устал от невыносимо долгих месяцев ощущения внутренней пустоты, что даже непрерывная череда неудобств казалась ему переменой к лучшему.
В отдалении на пологом холме, заросшем вечнозелеными растениями и обнесенном низкими, увитыми плющом стенами, показалась усадьба с белыми колоннами в классическом георгианском стиле. Кольца дыма поднимались из аккуратного ряда дымовых труб, растворяясь в ноябрьском небе. Деревья вдоль аллеи сбросили листву, обнаженные ветви застыли, словно окутанные черным кружевом. На голые поля вдалеке опускался густой вечерний туман.