— Тогда могу предположить, что ты рассчитывал заняться со мной любовью, а не брать силой. — Уитни поняла, что сказала, когда было уже поздно. Она вспыхнула, надеясь, что он пропустил ее слова мимо ушей. — Я не имела в виду…
— Как я уже говорил, не льсти себе, — прервал Каттер, и в широкой приглашающей улыбке была прорва подтекста.
— Я считаю это не лестью, а угрозой!
— Считай чем хочешь. — Каттер нетерпеливо провел рукой по волосам и сорвал повязку. Он был бы рад, если бы с приходом утра он мог спуститься с холма, волоча за собой покоренную женщину. По крайней мере раньше он так планировал. Уитни отнюдь не выглядела покоренной, и пока он действительно не причинит ей вреда, вряд ли можно сделать ее уступчивой. Одинокий Волк не дурак, и он ее хочет. Если он поймет, что Каттер его обманул, он воспримет это как личное оскорбление. Как вложить это в голову твердолобой, властной женщины?
— Послушай, — мирно сказал он, хотя холодные глаза выдавали притворство, — хочешь ты или нет, но утром тебе лучше играть роль основательно изнасилованной пленницы. Если Одинокий Волк подумает, что ты не стала моей женщиной, он этого так не оставит.
— А тебе не все равно, что он подумает?
— В обычных условиях все равно, но не сейчас. Мы должны сделать одно дело, и осложнения нам ни к чему.
— Я — осложнение?
— Худшего рода. Секс и жадность — два сильнейших мотива, и оба присутствуют. Мне не нужно, чтобы ты нам все испортила.
Уитни молчала, обдумывая, как новая информация может послужить ей на пользу. Следующие слова Каттера прогнали все прочие мысли:
— Если ты не станешь притворяться, мне придется позаботиться о том, чтобы Одинокий Волк не имел оснований сомневаться.
До нее мгновенно дошло значение его слов, и она кивнула.
— Я буду делать все, что ты скажешь. — Она проглотила ком в горле. — Я думаю, мне будет нетрудно показать свою ненависть к тебе.
К ее удивлению, Каттер засмеялся:
— Я и не рассчитывал, что ты сдашься грациозно.
Просто помни, что нельзя дать Одинокому Волку основания для подозрений, и я буду доволен.
Когда Уитни снова сидела на одеяле, до нее вдруг дошло, что Каттер собирается взвалить на себя кучу хлопот, лишь бы избежать простейшего из решений, и удивилась — почему? Неужели из-за того, что он не хочет брать ее против воли? Но он без колебаний берет то, что хочет, это очевидно. Почему-то ей показалась оскорбительной мысль, что этот ренегат, полукровка, человек вне закона так легко ее отвергает, и она не знает почему.
Небо светилось нежным, жемчужным сиянием, предшествовавшим восходу солнца. Бледно-золотой свет скользил по верхушкам деревьев и валунов, воздух был свежий и бодрящий. Уитни не могла припомнить, чтобы когда-нибудь вставала до рассвета, конечно, кроме тех случаев, когда возвращалась домой с вечеринки или бала. Но тогда она бывала слишком усталой, чтобы что-то замечать.
Сейчас она сидела и молча смотрела, как Каттер проделывает дыру в одеяле, в котором она спала. Закончив, он велел ей просунуть голову в эту дыру, потом оторвал полоску одеяла и подпоясал тонкую талию — получилось грубое платье, доходящее до колен.
— В этом сойдешь с холма, — объяснил он. — Потом Теджас что-нибудь тебе подыщет. Не знаю, что это будет, но лучше, чем одеяло.
Поеживаясь под колючей шерстью, Уитни пробормотала:
— Очень надеюсь.
Он одарил ее насмешливым взглядом:
— Не похоже на твои дорогие французские платья, а?
— Могу я спросить, что вас так задевает в моих французских нарядах, мистер Каттер? Ты уже не первый раз о них вспоминаешь — интересно почему?
— Только одно — одно! — такое платье могло бы кормить семью апачей в течение года, — сказал Каттер так рассудительно, что Уитни не расслышала сталь в его голосе. — Я уж не говорю об испорченном мясе и полупротухшем зерне, которое армия доставляет тем, кто вынужден жить в резервации. Зачем я говорю о продуктах, одеялах, медицине, ведь это не имеет к тебе никакого отношения. — Он пожал плечами.
Сдвинув брови, Уитни взглянула на него.
— Еще несколько дней назад не имело, — медленно проговорила она. — Я не догадывалась, что в государстве есть голодающие.
— Ты никогда не хотела исследовать этот вопрос? Или тебя интересовали только сенсационные анекдоты, которые помогли бы продать твою книгу?
— Это несправедливо! — вспылила Уитни. — Как я могла знать о таких вещах?
Ровным голосом Каттер сказал:
— Теперь знаешь.
Она вздрогнула, и Каттер понял, что его слова задели ее.
— Подумай об этом, — добавил он и указал на спуск, ведущий к лагерю. — Настало время показать, какая ты актриса. И держи в уме, что если сыграешь плохо, игры закончатся.
— Одна эта мысль заставит меня сыграть звездный спектакль!
Когда ей пришлось спускаться впереди него, он сильно толкнул ее в бок.
— Помни: я — захватчик, ты — пленница. Думаю, это ты сможешь запомнить?
— Может, потащишь меня за волосы? — не удержалась Уитни, и Каттер осклабился дьявольской улыбкой:
— Великое искушение так и сделать.
Вскоре Уитни обнаружила, что изображать покорную жертву гораздо легче, чем она думала, — она просто не смотрела на мужчин, которые на нее уставились. Только Теджас подошел к ней, и взгляд, который он бросил на Каттера, сказал ей, что он не знает правду. Он взял ее за руку, она ощущала, как даже из пальцев идет сочувствие, и снова прикинула, нельзя ли привлечь Теджаса на помощь в побеге от Каттера. Над этим стоило подумать.
Каттер решил, что она убедительно играет жертву. В спутанных волосах застряли листья, она не поднимала глаз от земли и молчала.
Последнее было особенно желанно — холодный взгляд Теджаса показал, что его убедило ее молчание. Многословная, бранящаяся мисс Брэдфорд была резким контрастом той покорной, молчаливой тени, которая теперь так убедительно стояла позади Катгера.
Одинокий Волк с хитрым видом показал большим пальцем на Уитни и сказал, что слышал крики их наслаждения до глубокой ночи. Каттер по-английски ответил, что после его воспитания белая женщина может стать вполне приличной скво[1].
Уитни невольно вскинула голову и тут же опустила глаза, заметив, что все наблюдают за ней. Она с трудом сдерживала гнев. Будь он проклят!
— Я дам вам что-нибудь надеть, — предложил Теджас и потащил Уитни за собой. Он ничего не сказал про минувшую ночь: не утешал, не осуждал друга, но Уитни заметила глубокие, складки вокруг его рта.
Он дал ей белье, широкие штаны, какие носят мексиканские крестьяне, и просторную блузу. Уитни шепотом поблагодарила.
— Не за что, — сказал Теджас. — К сожалению, я не могу сделать для вас большего.
Уитни почувствовала себя виноватой, но сказала себе, что она действительно страдала, хотя не так, как все думают. Она не могла взглянуть в глаза Теджасу, только гадала, подслушивает ли Каттер. Скорее всего он в конце концов скажет Теджасу правду, и она не хотела переигрывать.
— Все в порядке, правда, — заверила она. — Он мне не навредил, только… только смутил.
И это правда, сказала она себе. Притворяться перед Теджасом, что Каттер якобы зверствовал, было труднее, чем перед Одиноким Волком. Видимо, потому, что Теджас был приличный человек и беспокоился о том, что с ней случилось. Но ведь он сам увяз в этом по уши, не меньше, чем Каттер! Все они воры и убийцы.
Уитни старалась удержать эту мысль в голове, когда Каттер посадил ее на свою лошадь, обхватил рукой под грудью и крепко зажал. Во время скачки она остро ощущала давящее тело и бедра, подпиравшие ее ноги.
Не было мгновения, когда бы она не осознавала его присутствия — когда он снимал ее с лошади или сажал, когда ей в спину упиралась его мускулистая грудь, когда ее держали крепкие жилистые руки. И все время ее не отпускало воспоминание о том, как он держал ее перед собой и безжалостно целовал, стремясь покорить и вызывая непонятный отклик, который и беспокоил, и пугал.