Она помотала головой и, собрав остатки разума, отступила на шаг. Он снова распустил ее волосы по плечам, но рука упала ей на бедро и притянула к себе.
— Каттер…
Слегка повернув ее, он заткнул цветок ей за ухо, тыльной стороной руки погладил по щеке, большим пальцем приподнял за подбородок, чтобы взглянуть в лицо.
— Даже растения это делают, душечка. Это просто. Я знаю, что ты знаешь, как…
— Каттер!
Сонные глаза приоткрылись, чувственные губы растянулись в улыбку.
— Не помогло, тигренок. Я ходил вниз по реке — черт, я зашел в эту реку, и все равно не помогло.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Я знаю. Наверное, так лучше.
Она прищурилась и оглядела лицо, ленивую улыбку, глаза и черные волосы, упавшие на лоб.
— Ты пьян.
— Это так, душечка. Пьян от вина, пьян от желания… и просто пьян.
Она опустила взгляд на рубашку, такую безупречную с утра, — теперь она была мятая, грязная и распахнута на груди. Аккуратные брюки, заправленные в высокие сапоги, тоже стали как жеваные.
— Что скажет твоя мама? — жалобно сказала Уитни и покраснела, потому что он расхохотался.
— По-моему, сейчас ей есть о чем подумать, кроме состояния моей одежды.
Он снова поймал ее руку, твердо, но без угрозы обхватил пальцами запястье. Что за чертовщина! Он провел день и часть вечера с очень податливой молодой леди, и вот пришел домой, нашел Уитни в патио, тонкое платье не скрывало ее заманчивых округлостей, и он готов бежать туда, откуда пришел. Этот огонь не погасить, даже если снова нырнуть в холодную воду.
Глядя на его спутанные ветром волосы цвета воронова крыла, видя, как глаза расширились от желания, которое она так хорошо понимала, Уитни почувствовала, как сжалась ее грудь. В последние несколько недель она обещала себе, что никогда больше не даст Каттеру соблазнить себя словами и ласками, но когда его руки с подрагивающими пальцами гладят ее, невозможно вспоминать те клятвы, что она себе давала в его отсутствие.
Каттер поднес ее руку к губам и, не сводя с нее глаз, стал целовать ладонь с небольшими мозолями. Он перецеловал их все до одного, потом языком коснулся центра ладони, прислушиваясь к участившемуся дыханию, коснулся губами бугорка над запястьем. На ее руке со вчерашнего дня остались синяки, и он потерся о них губами.
Каттер подхватил ее под локти и нежно приподнял, так что руки уткнулись в грудь под раскрытой рубашкой. Это оказало на нее парализующее действие, она чувствовала подушечками пальцев мускулы плоского живота, волосы, покрывавшие грудь, и частое, гулкое биение сердца.
Каттер погладил ее руки вверх к плечам, придвинул к себе, прижал ее грудь к своей голой груди, и Уитни услышала звон колоколов, предупреждавших, что нужно как можно скорее бежать от него. Но как это сделать, когда его рот нашел нежный, уязвимый участок за ухом и целовал его так, что языки огня разбегались по жилам.
Зная, что нужно остановить его… остановить себя…
Уитни уперлась руками ему в грудь. Резко сократились мышцы, и он прижал ее к себе еще теснее, так что ее руки оказались в ловушке. Поддерживая затылок, Каттер массировал ей голову под волосами, его рот переместился на шею, другая рука легла на ягодицы и приподняла ее от земли.
— Каттер… Каттер, не надо! — сумела выговорить она, но невнятно, потому что он вызвал в ней содрогание таких мускулов, о которых она не знала, и внизу живота взорвался вулкан.
— Не надо? Что не надо? Не надо останавливаться? — Захватив ее губы, он ее чмокнул — крохотный поцелуйчик, который никак не мог ее удовлетворить. — Открой ротик, тигренок, — прожурчало прямо в губы. — Думай, что ты — цветок, а это… — большой палец пробежался по верхней губе, — это лепестки. Дай мне немножко нектара, любимая… правильно, открой. — Язык проскользнул между губами и шевельнулся внутри, выбивая из-под контроля все чувства.
— По-моему, это был не нектар, а пистолет или что похуже, — дрожащим голосом сказала она, когда поцелуй закончился.
Легкий смех — и Каттер посадил ее на плоский верх низкой стены, придерживая за спину, слегка придвинул к себе, и их бедра оказались на одном уровне.
Вокруг Уитни клубилась густая листва, белые цветы, каскадом падающие со стены, наполняли ночной воздух крепким, сладким ароматом. Он осторожно раздвинул ей колени, одну ее ногу обхватил своими двумя, и белый муслин вспенился, как сливки.
— Пестики, тычинки, венчик — по-моему, это сейчас не важно. — Он почувствовал, как задрожали ее ноги, когда он ладонями провел по их изящному контуру, слегка массируя нежную плоть, потом под пеной муслина руки двинулись выше и притянули ее к нему.
Испуганная прикосновением к голой коже, давлением твердого тела, стоявшего у нее между ног, Уитни сквозь охвативший ее горячий дурман попыталась протестовать:
— Каттер, нет!
— Нет? — мурлыкнул он ей в шею, туда, где пульсировала жилка. — Ты уверена?
Рот вдавился в шею, она запрокинула голову, и цветок выпал из светлых кудрей и упал ей на грудь между их телами. С каждым вдохом они оба впитывали его тяжелый аромат. Медленно, словно через силу, Каттер сдвинул горловину ее платья и освободил груди. От неожиданной атаки холодного воздуха Уитни всхлипнула и обеими руками вцепилась ему в плечи.
— Каттер! Да!
— Да? — Ладонь накрыла отвердевший пик груди и медленно и нежно двинулась по кругу, отчего у нее перед глазами посыпались многоцветные огоньки.
— Нет! То есть да. Конечно, да.
— Уверена, тигренок? Если ты имеешь в виду — делай, что хочешь, — я так и сделаю.
Дрожа всем телом, Уитни постаралась выкарабкаться из огня, в который ее вверг Каттер. Трудно было сосредоточиться, потому что с помощью ласк он умело манипулировал ее дыханием, и какое-то время она не могла вспомнить, о чем они говорят.
— Да, уверена, я хочу, чтобы ты остановился, — сказала она, но даже для собственного слуха голос прозвучал слабо и неубедительно.
Так хорошо было лежать в его руках, упиваться поцелуями, но Уитни скорее согласилась бы, чтобы он отвез ее на равнину и уложил под звездами, чем на то, чтобы он взял ее таким образом — во дворе материнского дома.
— Только не так, Каттер, только не так!
Каттер расслышал отчаяние в ее голосе, рука замерла на полной груди, он посмотрел на нее. Спутанные волосы шелком окутывали лицо и плечи, а глаза стали огромными, в тусклом свете дальнего фонаря они взывали с молчаливой мольбой. Ему нелегко было выбраться из горячечного тумана вина и желания, но он наконец расслышал, что в панике повторял ее голос.
Каждый удар сердца галопом гнал через все тело настойчивое желание, Каттер боролся с намерением опрокинуть ее на спину на этой стене и задрать юбку ей на голову. Только не так — а как?
Каттер выпустил ее; отступив на шаг, он смотрел, как она натягивает лиф платья, одергивает юбку, разглаживает ее на боках. Смятый цветок остался лежать между грудями, и он с трудом подавил позыв вынуть его оттуда.
— Никогда тебе не стать садовником, — заметил он; голос был замечательно спокоен для человека, который в это время боролся с желанием перекинуть ее через плечо и оттащить к себе на кровать.
— Кем?
— Садовником. Никакие из твоих растений не будут оплодотворяться, и что ты тогда будешь делать? ;
Она уставилась на него, не способная придумать ответ. Как сказать, что она хочет его, но только не в патио его матери? Слова не выходят из горла, она не умеет их говорить. Она села и просто стала на него смотреть.
Он протянул руку, взял ее за подбородок, и если бы не враждебный тон, она бы подумала, что он старается быть нежным.
— Все в порядке, душечка. Я начинаю привыкать к твоей манере насмехаться. По крайней мере ты не начинаешь мелодраматичный вой насчет своей треклятой девственности — или ее потери.
Она вспыхнула:
— Это не то, что ты думаешь!