Мужчина держал ее в объятиях, поклявшись, что позже они обязательно вернутся за мальчиком, гладил ее по спине, по мокрым спутанным волосам, до тех пор, пока рыдания не стихли, сменившись тяжелым дыханием и тихими всхлипами. Осторожно отстранился, стер слезы с ее щек, и женщина, боясь поднять на него взгляд, со стыдом обнаружила, что его блуза на груди совершенно промокла от ее сырой одежды и обильных слез.
– Пойдемте, – Киллиан мягко потянул ее за собой.
Он пододвинул ближе к согревающей каюту жаровне тяжелый стул и, дождавшись пока она сядет, снял и накинул ей на плечи собственный кожаный камзол. Нагретый теплом его тела, тот тяжело опустился ей на плечи, и Мила невольно ухватилась за отвороты, стягивая их на груди, только сейчас понимая, насколько она замерзла. Она украдкой вдохнула исходящий от плотной черной кожи запах – восхитительный запах хорошо выделанной кожи, соленую свежесть моря и собственный дразнящий запах мужчины.
Все так же молча, Киллиан достал из ящика бюро бутылку и стакан, плеснул алкоголь и, подойдя ближе, протянул стакан ей. Мила приняла его, кляня себя за истерику и все еще дрожащие руки, сделала глоток, коротко поперхнувшись от крепости напитка, затем еще один, и еще… Ром жарко растекся по венам, согревая, и, казалось, даже дышать стало чуть легче. Мужчина забрал из ее рук опустевший стакан, отставил его в сторону, присел перед ней на корточки, осторожно взял ее ладони в свои руки, и тепло его ладоней пробрало до костей, до колких мурашек – гораздо сильнее, чем алкоголь. Киллиан терпеливо смотрел на нее снизу вверх до тех пор, пока она не встретилась с ним взглядом.
– Я бы никогда не посмел сделать что-то против вашей воли, как сильно бы я не желал этого. Но вот вы здесь, и теперь я вас никогда не отпущу…
Синие глаза манили, притягивали, и женщина снова тонула, тонула в его взгляде, не сразу поняв смысл его слов. А, поняв, замерла. И, кажется, на миг забыла, как дышать. Он коснулся губами ее рук, выдохнул, согревая прохладные пальцы теплом своего дыхания.
– Вы совсем продрогли… Я скоро вернусь. Вы ведь дождетесь меня?
И в глубине глаз бесстрашного пирата Мила вновь увидела это щемящее, тоскливое, спрятанное ото всех, но так знакомое ей. Растерявшись, не зная, что ответить и боясь звучанием своего голоса все испортить, поспешно кивнула.
Киллиан поднялся стремительно и легко, одним гибким плавным движением, взбежал по лесенке, и в распахнувшиеся дверцы ворвались капли дождя и порыв ветра, вметнувший разбросанные на бюро листы бумаги.
Он вернулся быстро, прижимая к себе сверток, смущенно протянул его ей:
– Женской одежды у нас нет, но вы можете переодеться в это, здесь штаны и рубашка. Размер наверняка не подойдет, но эти вещи хотя бы чистые, теплые и сухие.
– Спасибо…
Он улыбнулся ободряюще, отступил к бюро, деликатно повернувшись к ней спиной и перебирая рассыпавшиеся записи.
Его плеча робко коснулись.
– Вы совсем промокли, – тихо заметила Мила.
Его блуза была мокрой, облегая гибкое поджарое тело мужчины словно вторая кожа. Он склонил голову, потираясь щекой о лежащую на его плече узкую ладонь.
– Ничего страшного.
Она шевельнула рукой, переворачивая, погладила его щеку, ощущая колкость щетины подушечками пальцев.
– Киллиан, – тихо позвала она.
Он накрыл ладонью руку женщины, прижался к ней губами, развернулся, не в силах противиться этому зовущему тону. Резко выдохнул, когда увидел ее рядом с собой, босую, облаченную лишь в длинную, до середины бедра рубашку, которую он принес для нее. Свет от лампы за ее спиной очерчивал фигуру сияющим ореолом, позволяя проследить все изгибы, в не до конца застегнутом вороте виднелись полукружия грудей, а несколько прядей рассыпавшихся по плечам волос прилипло к шее. Мила переступила с ноги на ногу, все еще боясь услышать отказ.
Как он может хотеть быть с ней? Молодой красивый мужчина, отчаянный дерзкий пират…
Киллиан развеял ее сомнения, шагнув вперед и прижимаясь к ее губам в жарком, почти на грани отчаяния, поцелуе. Сильные руки притянули, почти вдавливая ее в себя, ладони скользнули по обнаженной коже, забираясь под подол рубашки, скользя по бедрам, к пояснице, а потом выше, и они одновременно задохнулись от острого возбуждения, что пронзило их тела. Женщина отвечала на его поцелуй, чувствуя потребность в этих нежных, таких пьянящих губах, в этих умелых руках, и ей пришлось вцепиться в его плечи, пытаясь устоять, хотя колени уже дрожали от растекающейся по телу восхитительной слабости. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного со своим мужем, даже когда она была совсем молода и ей казалось, что она любит его. Сейчас, выгибаясь в объятиях Киллиана, зарываясь пальцами в его непослушные влажные волосы, чувствуя, как ее губы горят от его поцелуев, как дрожит ее тело, податливое его воле, как отчаянно бьется в груди непокорное сердце, Мила понимала, как была наивна и глупа.
Сейчас она действительно чувствовала себя живой.
Он отстранился, обхватив ладонями ее лицо и заглядывая в глаза, возбужденный, горячий, его приоткрытые губы чуть припухли от ЕЕ поцелуев, волосы взъерошены ЕЕ руками, его грудь тяжело вздымалась от того, как он хотел ЕЕ, и для нее не было во всем мире ничего более прекрасного, чем он. Набравшись смелости, женщина спустила его подтяжки с плеч, оставив свободно свисать у бедер, потянула полы мокрой блузы, вытягивая из-за пояса штанов, и он с готовностью склонил голову, выгнул спину, позволяя ей раздеть его.
Он был прекрасен. Гибкий, стройный, худощавый, отлично сложенный, под гладкой светлой кожей перекатывались упругие мышцы, и Мила с восхищением коснулась его, подушечками пальцев прослеживая тянущуюся от груди и ниже дорожку темных волос.
Его ладони скользнули по ее шее к плечам, ловкие пальцы расстегнули пуговицы одну за другой, распахнули рубашку, и она невольно сжалась, отшатнулась, прикрываясь руками, отчаянно стыдясь своего тела, так разительно отличающегося от ослепительного тела молодого мужчины – своей груди, потерявшей упругость после кормления сына, своего живота, исчерченного серебристыми растяжками, оставшимися после беременности… Сейчас она особенно остро почувствовала их разницу в возрасте. Насколько он был ее моложе? На восемь лет? На десять?