Киллиан покачал головой, точно считывая ее мысли, снова шагнул ближе, мягко отнял ее руки, провел ладонями по коже женщины, касаясь шеи, груди, лаская моментально отвердевшие соски, гладя живот, скользнул к своду бедер… Он коснулся ее внизу, чуть надавливая, сжимая, поглаживая, и Мила потрясенно выдохнула, покачнулась на потерявших вдруг силу ногах. Его пальцы проникли внутрь, в ее тугую, впервые настолько влажную глубину – один, затем второй, третий… Ей пришлось схватиться за его плечи, и он привлек ее к себе, удерживая, продолжая двигать пальцами и снова целуя, заглушая рвущиеся из груди стоны, которые она сама была не в силах сдержать.
– Пожалуйста… Киллиан… Киллиан…
Она шептала в его губы, но едва ли сознавала это, жмурилась, теряясь в ощущениях, терлась об него, двигала бедрами, подчиняясь навязанному ритму и чувствуя подступающее наслаждение. Его движения стали настойчивее, сильнее, еще одно проникновение, поглаживание – и женщина вскрикнула в его приоткрытый рот, вцепилась до боли в крепкие плечи, когда ее скрутило столь ярким, чистым, острым удовольствием, от которого рассыпались звезды перед закрытыми глазами.
Он легко удержал ее на ногах, осторожно отнял руку, поцеловал лоб, покрытый бисеринками пота, и она выдохнула, заморгала, постепенно приходя в себя. Кожаные штаны не скрывали, а лишь подчеркивали силу его возбуждения, и Мила уже смело коснулась его, обхватила рукой, сжала, потерла, лаская через материал, наслаждаясь его размером, его невероятной твердостью. Прикрывшиеся на мгновение глаза мужчины и его короткий хриплый стон были для нее наградой. Скользнув ладонью по ее предплечью, он переплел их пальцы, сделал шаг назад, легонько потянув, и она с готовностью последовала за ним.
Его постель была достаточно широкой, чтобы разместиться двоим, и отчего-то ей стало совершенно неважно, сколько женщин побывало здесь прежде, ведь сейчас, в этот миг он с ней, рядом, смотрел на нее с таким восхищением, что она впервые почувствовала себя такой желанной. Киллиан поцеловал ее медленно и сладко, его руки снова легли на ее плечи, стягивая вниз ставшую окончательно ненужной рубашку, так, что она легко упала к их ногам. Чуть шершавые ладони ласкали, гладили, исследовали ее тело, и жар, лишь недавно утихший, снова наполнил ее, разбегаясь по венам, заставляя пылать до самых кончиков пальцев и невольно сжимать бедра. Мужчина провел языком по ее губам, заставляя раскрыться, углубляя поцелуй, и уже не было сил сдерживать это безумное, дикое, испепеляющее желание. Мила прижалась к нему, скользнула руками по спине, ниже, к крепким ягодицам, притягивая, потерлась всем телом, чувствуя, как волосы на его груди щекочут и покалывают ставшие такими чувствительными соски, и Киллиан с хриплым стоном отозвался на ее страсть, обнимая, до боли вжимая ее в себя, но эта боль была такой сладкой и желанной. Она всхлипнула, сама потянулась меж сплетенными телами к застежке его штанов, завозилась там, неловко пытаясь справиться с ней дрожащими пальцами. Его выдох прозвучал, как рычание, сильные руки притиснули ее к крепкой груди, а поцелуи стали такими голодными, что женщину затрясло, но не от страха, а от невыносимого возбуждения и жажды ощутить его еще ближе.
Жестче.
Глубже.
– Хочу тебя… так сильно… хочу…
И сердце рвалось из груди, и кровь кипела в жилах, и, казалось, еще немного, и ее тело просто вспыхнет, не выдержав собственного внутреннего жара. Она опустилась на кровать, потянув его за собой, и Киллиан трудом удержался на ногах, быстро расстегивая брюки и высвобождая напряженный член, склонился над ней, с жадностью лаская ее губы, шею, грудь, так, что совсем скоро Мила жалобно захныкала, выгибаясь на простынях:
– Пожалуйста… пожалуйста…
Его проникновение она встретила с криком наслаждения, чувствуя, как с каждым новым толчком он наполняет, растягивает ее, входя так глубоко, так невыносимо глубоко, а Киллиан будто нарочно двигался мерно и настойчиво, и приходилось кусать губы, обнимая эти крепкие плечи, пытаясь удержаться на тонкой грани и не сорваться слишком рано, продлевая долгожданный момент их единения. Но было сложно, – так безумно сложно! – контролировать себя, когда он вот так смотрел в ее лицо, с жадностью и восхищением ловя восторг, когда он был так близко, жаркий, страстный, возбужденный… любимый… самый любимый… Она провела ладонями по его спине, по напряженной шее, зарылась пальцами в растрепанные волосы, притягивая ближе, и движения мужчины стали резче, настойчивее, сильнее. Губы скользнули по ее горлу, прихватывая и чуть посасывая влажную от пота кожу, а учащенное дыхание сорвалось в горячий шепот:
– Мила… Моя Мила…
И она закричала от затопившего ее ослепительного восторга, дрожа и сжимаясь вокруг него плотно, тесно, теряя… нет, скорее обретая себя, и мужчина сбился с ритма, не в силах более сдержаться, толкнулся еще раз, и еще, входя до предела, и, наконец, замер, выплескиваясь в этот тугой влажный жар.
– Моя Мила…
И женщина тихонько заплакала от любви, что переполняла ее теперь уже навсегда покоренное сердце.
***
И это ничтожество, этот жалкий червь был мужем Милы?
Киллиан с отвращением смотрел на мужчину, что так отчаянно цеплялся за свой посох, даже не попытавшись взять в руки брошенную ему саблю, дабы хоть попытаться отстоять собственную честь и честь своей женщины. Этот слабак мог лишь трястись и умолять, так жалобно, так униженно пытаясь воззвать к совести пирата.
Киллиан вспомнил восхитительное тело Милы, которая спала сейчас в его каюте, вспомнил то, как она льнула к нему, как дрожала в его объятьях, как шептала его имя, когда он вновь и вновь дарил ей наслаждение… Он перевел взгляд на всхлипывающего Румпеля и брезгливо скривил губы.
Где ты был, когда над твоей женой издевались соседи? Где ты был, когда ей нужна была поддержка? Почему ты не смог ничего сделать тогда, как не делаешь сейчас, чтобы удержать ту, которой когда-то принес клятву защищать и оберегать?
Ты просто недостоин такой женщины, как Мила. И теперь его очередь сделать все, чтобы стать достойным…
Киллиан повернул саблю, касаясь плоской стороной щеки дрожащего от ужаса мужчины, шагнул вперед, приблизившись, чтобы тот услышал каждое его слово:
– Тот, кто боится поступать по чести, получает по заслугам, – произнес он твердо.
И отвернулся, не желая тратить на этого слизняка больше ни секунды времени.
– Умоляю! Что я скажу сыну?
Отчаянный, больше похожий на стон крик Румпельштильцхена заставил Киллиана обернуться, смерив подавшегося ему навстречу мужчину тяжелым взглядом.
– Скажи правду, что его отец – трус, – ответил он, наконец, и ушел, оставляя ничтожество тонуть в пучине собственного страха.