— Войдите, — сказала Рафига, снова поставив пепельницу на стол.
На пороге появился молодой капитан во французской военной форме, окинув взглядом Рафигу, улыбнулся.
— Простите, мадемуазель, мне нужен полковник Франсуа.
Рафига поклонилась:
— Одну минутку, мсье.
Полковник Франсуа вошёл, вытирая платком блестящую лысину и побагровевшее от выпитого лицо.
— Жозеф? В чём дело, капитан? Что произошло?
Козырнув, тот протянул полковнику какой-то листок.
— Вот… В городе распространяют прокламации.
Прочитав, полковник сложил листок вдвое, небрежно сунул в карман.
— Полиция извещена?
— Да. И коменданту сообщили.
— Хорошо. Посты чаще проверяйте. Пусть люди будут поосторожнее.
— Слушаюсь! — козырнул капитан. — Разрешите идти?
— Ступай.
Не успела закрыться дверь за капитаном, как из столовой вышел генерал Ришелье. Полковник вынул из кармана листовку.
— Последние новости… — в голосе Франсуа прозвучала ирония. — Прошу познакомиться.
Генерал пробежал глазами листок, изредка бормоча под нос:
— «Колонизаторы, убирайтесь вон»… «Довольно пить кровь алжирского народа»… «Алжир будет независимым!»…
Заметного впечатления листовка на него не произвела. Он подержал её на ладони, помял пальцами, как бы пробуя добротность бумаги, и вернул полковнику.
— Уберите её, Бертен… Мне сегодня хочется отдохнуть от всего и повеселиться… Мадемуазель! — повернулся он к заглянувшей в гостиную Малике. — Позвольте вас на танец.
— Меня? — улыбнулась Малике.
Генерал поклонился.
— Но я очень плохо танцую. Вам потом придётся чистить свои сапоги.
— Не беда, мадемуазель! С вами я готов танцевать даже босиком.
— Вот как?
— Клянусь, мадемуазель!
— Пойду поищу себе партнёршу, — вмешался в разговор полковник Франсуа.
Генерал взял Малике за руку, разглядывая девушку с пьяной бесцеремонностью.
— Ваши глаза, мадемуазель… О, ваши глаза!.. Видит бог, будь я поэтом, я посвятил бы вашим глазам оду. Я бы…
Появление Франсуа и Лилы прервало излияния генерала.
Включили радиолу. Начались танцы.
Фатьма-ханум пошла на кухню. В столовой остались Абдылхафид, Бен Махмуд и доктор Решид.
Тягостное молчание нарушил Бен Махмуд. Неприязненно взглянув на доктора, он сказал:
— Зря вы проявляете свою смелость, доктор!
Решид усмехнулся.
— Почему же?..
— Послушайте, доктор, — сказал Абдылхафид, — у меня к вам большая просьба: в моём доме так себя не вести.
— Как прикажете вести себя?
— Вы это понимаете лучше меня.
— Нет, если бы понимал, я бы не задал такого вопроса.
Абдылхафид засопел, что всегда было у него признаком
недовольства и облизнул свои толстые губы.
Доктор продолжал:
— Если вы считаете, что я должен расшаркиваться и поддакивать всякой… глупости, то на это я не способен.
Доктору никто не возразил. После некоторого молчания он заговорил снова, обращаясь к Бен Махмуду.
— Может быть, не я излишне смел, господин адвокат, а вы чересчур робки?
— Почему это я робок? — вскинулся Бен Махмуд. — Я говорю то, что думаю!
— Но ведь право высказывать своё мнение дано не только вам, не так ли? Или инакомыслящим не полагается говорить то, что они думают?
Бен Махмуд промолчал.
— Скажите, вы искренне согласны со всем, что они говорят?
— Согласен! — буркнул Бен Махмуд. — Если бы не французы, Алжиру не видать бы такого благоденствия.
— Благоденствия? — вспыхнул доктор. — Что вы понимаете под словом «благоденствие»? Процветание таких толстосумов, как Шарль Ришелье? Да, такие «благодетели Алжира» действительно понастроили много разных сооружений, но какой прок верблюду от золотой клади, если жуёт он всё равно колючку! То, о чём вы говорите, на языке Европы называется «сотрудничеством светлого разума и чёрных рук». Европейцы-де обладают светлым разумом, а у нас, африканцев, только чёрные руки, грубая сила. И всё тут! Всё это, господин адвокат, вымыслы колонизаторов. Да тех, кому перепадает из их кормушки. Ну, скажите сами: с каких это пор ум, способности, умение стали достоянием одних европейцев? С каких пор мы, африканцы, стали лишь чёрными руками, грубой силой? Стало быть в духовном богатстве — в медицине, математике, астрономии, литературе, искусстве — нет нашего вклада? Стало быть…
Абдылхафид сердито постучал по краю стола своими толстыми пальцами:
— Доктор! Давайте прекратим этот разговор!