Я люблю тебя. Эти слова, запертые в ее сердце, нельзя было произнести вслух из боязни, что он не останется с ней не только телом, но и душой. Но Мэри Джо надеялась, что невысказанное каким-то образом просочится в его сознание и явится для него драгоценным даром, признанием волшебства, возникшего между ними.
Уэйд перекатился на бок, увлекая ее за собой крепким объятием, словно в самом деле услышат непроизнесенные слова. Она поняла, что он напряжен и борется сам с собой. Потом услышала тихое и отчаянное проклятие и почувствовала, как его плоть вновь обрела силу. По ее телу опять пробежал трепет в ожидании восторга, ожил каждый нерв, и кровь горячим потоком разлилась по жилам.
Она повернулась еще немного и оказалась над ним. Малейшее его движение воспламеняло в ней невероятные ощущения. Ей казалось, что она как орлица летит навстречу солнцу, навстречу золотому чуду, такому великолепному, что за него можно отдать все на свете. Он двигался сначала медленно, а затем с нарастающим пылом, под стать ее собственному, и солнце становилось все ближе и ближе, пока мир, который она знала, не разорвался на тысячи искрящихся кусочков, пронзивших насквозь ее тело. Она почувствовала, как в нее ворвалась теплая струя его семени, а потом рука, удерживавшая ее, упала и послышался глубокий вздох. Тела их разъединились, и она упала рядом с ним. Мэри Джо вытянулась, прижав ладонь к его сердцу, и чувствовала его биение — быстрое, лихорадочное — такое же, как дыхание.
Уэйд лежал совершенно неподвижно. Ей хотелось, чтобы они пошептались, обменявшись нежностями, но такие слова, казалось, для него не существуют. Поэтому она оставила их при себе и ждала. Ждала, что он сейчас выразит недовольство собой, которое она угадывала в нем, досаду, сожаление.
Уэйд продолжал молчать, только крепко прижимал ее к себе. Мэри Джо показалось, что мир затаил дыхание, не желая пропустить, что же теперь с ней будет. Она ожидала услышать то, что он говорил не раз: все это неправильно, все это ошибка. Он молчал. Лишь по-прежнему крепко держал ее, словно от этого зависела его жизнь.
Ей хотелось повернуться и посмотреть ему в лицо, но было слишком темно, чтобы увидеть его глаза, и поэтому она не стала ничего делать — лишь бы он не отнял руки, лишь бы не разомкнул их уютного объятия. Мэри Джо не осмеливалась разрушить эту минуту словом или движением, обещанием или просьбой. Она просто закрыла глаза, наслаждаясь чувством полного покоя, как наслаждаются солнечным лучом в холодный день. Окутанная его теплом, обласканная его сиянием, она позволила себе забыться легким сном.
Уэйд не шевелился, как ему показалось, несколько часов. Плечо ныло оттого, что он опирался на него, когда занимался с ней любовью, но боль была пустячной. Сердце болело гораздо сильнее.
Сегодня он обнаружил, что любит Мэри Джо Вильямс, что каким-то образом она завладела его сердцем, и душой, и нутром. И он подозревал, что так будет всегда.
Когда-то он любил Чивиту, но совсем по-другому. Так обычно любят друга, который хорошо к тебе относится. Не было в том чувстве ни страсти, ни дикой сладостности, ни пылкого желания, которое он только что испытал, ничего похожего на полное единство душ. Ему казалось, будто два человека стали одним, слившись в одно целое.
Остаток ночи он так и не сомкнул глаз, оберегая ее сон, все время спрашивая себя, как ему теперь уйти от нее, и понимая, что это нужно сделать. Он мысленно представил удивительно честные глаза под густыми темными ресницами. Почему бы и ему не быть с ней таким же честным?
Потому что тогда он потеряет ее раньше, чем будет готов к этому.
Мэри Джозефин, повторил он мысленно, упиваясь каждым звуком. Если бы только все это не случилось так поздно для него.
Когда Мэри Джо проснулась на следующее утро, Уэйда рядом не было. Она огорченно взглянула на пустое место рядом с собой и взмолилась, чтобы он не испытывал сожаления о прошедшей ночи. Она потянулась, чувствуя, как ее тело все еще горит от пережитых ощущений. Воспоминания туманили ей голову, но тут она подумала о Джеффе и стряхнула с себя остатки сна.
Мэри Джо откинула накидку и критически осмотрела себя. Одежда вся смята. Волосы, распущенные Уэйдом вчера ночью, — сплошной спутанный комок. Она обрадовалась, что у нее нет зеркала. Святые небеса, ведь ей уже тридцать два, она мать почти взрослого сына, а вела себя вчера, как распутница.
И все же, лениво подумала она, быть распутной оказалось очень приятно. Даже больше. Это было просто чудесно, решила она, вспоминая изумительное тепло, заполнившее ее вчера ночью.
Она застонала, когда с трудом встала на колени, а потом выпрямилась во весь рост, таким онемевшим было ее тело. То ли от бурно проведенной ночи, то ли от сна на земле, но она вдруг почувствовала себя на двадцать лет старше.
Среди немногих вещей, захваченных в дорогу, Мэри Джо нашла расческу и провела ею по волосам, а потом заплела небрежную косу. Шпильки были потеряны давным-давно. Она попыталась разгладить на себе юбку и блузку.
Ей нестерпимо захотелось увидеть Джеффа, а еще нужно было найти Уэйда. У нее накопилось множество вопросов. Когда можно будет вернуться домой? Как скоро Джефф сумеет сесть на лошадь? Согласится ли Уэйд сопровождать их? Он еще ни слова не сказал о лошадях, ради которых покинул их несколько дней назад.
Но перво-наперво Джефф.
Она наклонилась и, откинув полог, вышла на яркий солнечный свет.
Весь лагерь был окутан дымом. Стоял острый запах жареного мяса и паленых шкур. Женщины были заняты бесконечными хлопотами. Мужчин было всего несколько, и Мэри Джо подумала, не заняты ли до сих пор некоторые из них поисками ее сына. Она молилась, чтобы с ними не приключилось никакой беды.
Мэри Джо быстро подошла к вигваму Манчеса и в нерешительности замерла на пороге, но тут появилась Шавна и, радостно улыбнувшись ей, откинула полог. Мэри Джо наклонилась и вошла внутрь. Джефф уже сидел, на нем была замшевая рубашка. Лицо его было в царапинах, но ему удалась болезненная улыбка.
— Джефф!
— Манчес и Шавна подарили мне рубашку.
— Я заметила, — с серьезным видом сказала она.
— В ней очень удобно.
— А как ты себя чувствуешь? Улыбка мальчика померкла.
— Хорошо, — ответил он, пытаясь держаться с уверенностью взрослого, чему мешало легкое подрагивание губ. — Манчес говорит, завтра здесь состоятся скачки. Мы можем остаться?
— Такер и Эд будут беспокоиться, — напомнила она.
— Нет. Уэйд сказал, что Том Берри отвезет им записку.
— ТОм Берри? Джефф кивнул.
— Его здесь все знают, он живет в горах.
— Я тоже знаю, — сухо сказала Мэри Джо, умолчав о более чем трудном путешествии сюда в горы. Она не могла представить, чтобы Берри оказывал кому-то одолжение, особенно «бродяге».
— Он друг Уэйда, — пояснил Джефф и поморщился, пошевелившись.
Уэйд становился все более загадочным. Чем больше она узнавала о нем, тем меньше что-либо понимала. Он казался таким нелюдимым, а юты, тем не менее, бросили все, чтобы найти ее сына. Ради него. Потому что он попросил. Для человека, якобы лишенного всяких привязанностей, их оказалось больше, чем у кого-либо, причем некоторые из них были самые невероятные.
— Дай мне посмотреть твой бок, — сказала Мэри Джо, и сын послушно приподнял понравившуюся ему рубашку.
Такое послушание, догадалась она, вероятно, диктовалось желанием остаться и посмотреть скачки. Она не стала снимать повязки, а просто осмотрела бок вокруг раны. Кожа выглядела розовой и здоровой, по крайней мере, там, где не было синяков и ссадин. Придется поболеть ему еще несколько дней.
— Если ты когда-нибудь еще раз так поступишь…
Вид у него был пристыженный.
— Это было не очень умно с моей стороны.
— Почти так же, как отправиться на рыбалку после бури. Мальчик еще больше смутился.
— Но я не боялся.
— Совсем-совсем?