— Я куплю молоко, когда буду возвращаться со смены, — Джейми зарычал в мою грудную клетку.
Моя рубашка уже отброшена в сторону, и он всосал мой сосок так сильно, что голова трещала от удовольствия. Я вздохнула и зарылась пальцами в его взъерошенные светлые волосы. Он взял смены в местном «Старбакс» после учебы. Его родители лишили его денег, после того как мы съехались. Вот незадача. С моей работой в балетной академии, его учебой и работой в «Старбакс», и со всем остальным, что навалилось на нас, у нас было слишком мало времени, чтобы нас волновало то, что говорят другие люди.
— Можешь, еще захватить каких-нибудь фруктов? У нас кончились бананы.
— Есть один банан, который ты можешь съесть, когда тебе будет угодно, и он здесь прямо сейчас. — Он взял меня за руку, направляя ее к своему члену.
Я закатила глаза. Да, он типичный двадцатилетний парень. Сейчас мне двадцать восемь, и думаю, что вы могли бы решить, что я одержима замужеством и детьми. Но это не так. Все, о чем я думаю — это он. Как все так замечательно сложилось. Это наш прекрасный беспорядок, и нам бы не хотелось ничего менять.
— Я могу перекусить позже, — дразню я.
Он морщится.
— Хорошо, я принесу тебе твои дурацкие фрукты, женщина.
Его язык опускается вниз с моего живота к моей теперь уже голой киске, и он замирает, его нос описывает круги вокруг моего клитора.
— О, думаю, у тебя здесь кое-что есть. Какая-то царапина, пятнышко или что-то типа того. — Его рука зарылась между моих ног, и когда он поднял ее обратно, в ней находилась маленькая бархатная черная коробочка.
Я перестаю дышать.
Он облизывает губы, одаривая меня ленивой улыбкой.
— Наверное, я должен предупредить тебя, что это не обручальное кольцо. Я жду, когда мне исполнится двадцать один, когда я смогу заполучить трастовый фонд своих дедушки и бабушки. Я стану богаче и уволюсь из «Старбакс». Ты заслуживаешь чего-то особенного. Но вместе с тем, здесь кое-что, что заставит тебя вспомнить твою интрижку в старшей школе два года назад.
Трясущимися пальцами я открываю бархатную коробочку, и внутри лежит цепочка. С кулоном. Золотой якорь. Этот якорь так много значит.
Сгоревшая яхта, которая разлучила нас.
Цепочка, которая помирила нас.
Недостающая часть, которую я оставила позади.
Мой взгляд скользит верх, окутывая его безмерной любовью. Я так сильно влюблена. Полностью сошла с ума из-за этого мальчишки, который вырос достаточно, чтобы стать мужчиной и который отказался от стольких вещей, чтобы быть со мной. Студенческая разгульная жизнь. Футбол. То, что было самой его сутью два года назад.
— Поможешь мне? — Я повернула ожерелье между пальцами.
Он проворчал в ответ на мою просьбу, отодвинул язык от внутренней поверхности моего бедра, но повернулся ко мне лицом. Забирая ожерелье из моей руки, он откинул мои волосы назад.
— Правда или действие? — спросил он неожиданно.
— Правда. Смелые люди всегда выбирают правду, — усмехнулась я.
— Это правда, что ты всегда будешь моей? — Он опустил губы к моему уху, его теплое дыхание щекотало мою кожу.
— Это правда. И иногда, когда ты меня злишь, это вызов. Но это моя жизнь, и ты ее часть. Навсегда, — сказала я.
— Навсегда, — повторил он, и я схватила якорь, крепко сжимая его, — как и мой якорь из реальной жизни.
Беспокойство. Страх. Та часть, где я позволила себе пойти и полюбить того, кто мог бы казаться неправильным, но который оказался правильным, настолько правильным… что все осталось позади.
В конце концов, это того стоило. Каждая частичка того, что сделала нас теми, кто мы есть сегодня.
Сильнее.
Счастливее.
Цельнее.
— Почему якорь?
Я, наверное, должен был спросить об этом восемь лет назад, когда мы только встретились, но я просто не мог произнести этого. Я думал, что это интимный разговор, и я был чертовски напуган, так как это означало, что я преследовал свою учительницу по литературе.
Я наблюдал за своей женой Мелоди Фоллоуил, когда она положила ноги на кофейный столик и откинулась на спинку нашего нового дивана. Диван и столик — единственные предметы мебели в наших новых апартаментах в Кенсингтоне — или «квартире», как они называют это в Лондоне. Я сказал, что отвезу ее в Европу, и я сделал это. Тот факт, что она забеременела здесь — это просто бонус.
Всегда пожалуйста, Мел.
— Почему якорь? — спародировала она меня, усмехаясь, когда гладила свой животик на тридцать шестой неделе, глядя на него с такой любовью, как будто уже может видеть нашу новорожденную дочку. — Потому что иногда так приятно думать, что есть кто-то, кто может спасти тебя.