Одно из важных противоречий заключалось в надстройке — фундаментальном расхождении между учением, положенным в основу обществоведения и идеологии, и действительной природой российского общества. Наконец, настал момент, когда мы практически остались без общественной науки и генеральный секретарь КПСС вынужден был признать: «Мы не знаем общества, в котором живем!».
Внутренние противоречия надстройки приобретают разрушительную силу, когда соединяются с критическим разрывом между социально обусловленным образом жизни и антропологией — представлением самих людей о своих правах и о том, как надобно жить «по совести».
При советском строе сложилось вполне определенное целостное жизнеустройство. Споры о том, как его назвать, было ли оно социализмом, соответствовало ли теории Маркса, являются настолько схоластическими и бессмысленными, что иной раз кажутся плодом большой идеологической диверсии.
Факт, что в советском строе жизни были устранены важнейшие источники массовых страданий — безработица, бедность, голод и холод, тяжелые социальные болезни и беззащитность. Это было, с точки зрения поколений, испытавших эти страдания на опыте, таким благом, что эти поколения были готовы за него беззаветно трудиться и воевать. Они чувствовали, что жизнь устраивается правильно, по совести. Другое благо, которое советский строй дал всем социальным группам и всем народам — доступ к образованию очень высокого качества. Речь идет о фундаментальных жизненных благах.
По совокупному «индексу человеческого развития», принятому ООН, СССР в 1970 г. занимал 20-е место в мире, имея впереди себя лишь самые развитые страны Запада и Японию. На начало 1995 г. Россия находилась во второй сотне государств — в бедной части стран «третьего мира» (надо учесть, что Россия к тому же «сбросила» с себя, по сравнению с СССР, показатели менее развитых республик Азии). Быстро снижается и уровень образования. Микроперепись 1994 г. показала: лиц «с начальным образованием и не имеющих такового» в возрасте 20-24 года было в России 0,8%, а в возрасте 15-19 лет — уже 9% («СОЦИС», 1996, 12, с. 69). В жизнь входит постсоветское поколение.
Смена поколений и урбанизация, массовый переход к городской жизни, произошедшие в 60-70-е годы, принципиально изменили ситуацию в СССР. Сама ориентация жизнеустройства на «сокращение страданий» утратила привлекательность, поскольку новые поколения уже не имели личного опыта социальных бедствий и считали благополучную жизнь (например, отсутствие голода) естественным состоянием. С другой стороны, жизнь в городе вызвала совершенно новые потребности, к удовлетворению которых советское жизнеустройство не было готово ни идейно, ни экономически. Масса городской молодежи начинала жизнь с чувством все более глубокой неудовлетворенности. Она к тому же усиливалась обостренным восприятием различных форм социального неравенства и несправедливости, порожденных рецидивами и даже реставрацией многих черт сословности в позднем СССР.
Эти социальные противоречия не были не только антагонистическими, но даже не были и болезнью системы — они были «недомоганием» и не ставили под вопрос фундаментальные основания советского строя. Никому бы и в голову не пришло призывать к смене общественного строя, к безработице, отказу от социальных прав и т.д. Недовольство не было направлено против главных принципов жизнеустройства, требовалось именно обновление определенных сторон жизни. Однако «недомогание» протекало в условиях, когда имелись влиятельные или набирающие влияние силы, объективно заинтересованные именно в изменении общественного строя и типа государственности.
Во-первых, СССР находился в состоянии «холодной» войны с Западом, которая носила характер войны цивилизаций и была направлена именно и только на уничтожение СССР. Во-вторых, восстановлению и воспроизводству тех черт сословного общества, в которых был заинтересован привилегированный слой бюрократии, препятствовали именно главные принципы советского жизнеустройства. Номенклатура становилась антисоветской. Наконец, начиная с 60-х годов шло быстрое усиление теневой экономики и стоящего за нею преступного мира как оформившегося интернационального сословия. Легализация его притязаний и новые большие приобретения могли произойти только в условиях хаоса при сломе государственно-правовой и идеологической системы.
Таким образом, к середине 80-х годов сложился неявный союз большой части (если не большинства) населения СССР, заинтересованной в обновлении советского строя при сохранении его главных структур, с теневыми силами, для которых как раз обновление и укрепление советского строя создавали большую угрозу. Они были заинтересованы именно в ликвидации советской системы. Именно эти теневые силы (теневые в том смысле, что они открыто не декларировали своих целей, а манипулировали сознанием граждан) были организованы и имели доступ к ресурсам. Они совершили «революцию сверху» — так, что они, по выражению одного политического наблюдателя, сидели за рычагами бульдозера, сокрушавшего советский строй. Массы, прежде всего интеллигенция, оказались этим управляемым бульдозером.
Важнейшим культурным условием для того, чтобы в СССР могла быть организована такая революция, была та самая «парадигма революционности», унаследованная от старших поколений, которую в идеологических целях еще усилила официальная советская пропаганда. Когда М.С.Горбачев объявил, что перестройка — это героическое продолжение революции 1917 г., это не ужаснуло, а восхитило публику. В действительности весь советский период нашей истории представлял собой перманентную революцию с преодолением острых противоречий и кризисов. Короткий спокойный, благополучный и очень продуктивный период был назван «застойным» и осужден как нечто предосудительное. Инерция революции в мышлении была очень сильна, и она была использована теневыми силами.
Второе фундаментальное условие для впечатляющего успеха «молекулярной агрессии» в сознание советских людей заключалось как раз в том, что они в течение нескольких поколений были приучены при осмыслении общественных проблем «говорить на языке марксизма». При этом марксизм был вульгаризирован так, что многие категории, разработанные именно для капитализма и в принципе неприменимые для иных формаций, переносились и на советский строй с его явно некапиталистическим жизнеустройством.
Антисоветским идеологам, выступающим под знаменем марксизма «в защиту интересов трудящихся», не составило труда выбрать у Маркса достаточно изречений, чтобы сформировать целую концепцию, доказывающую, что якобы советский строй — ухудшенный вариант капитализма и что революция должна быть продолжена.
Из работ раннего («революционного») Маркса были взяты предупреждения о том, что в ходе антибуржуазной революции есть опасность трансформировать капитализм в «казарменный коммунизм», в котором место капитала займет государство, а класс бюрократов займет место владельцев частной собственности. Причем этот «грубый» коммунизм возникает на базе справедливого стремления трудящихся к «упразднению частной собственности». Это, по словам Маркса, стремление «уничтожить все то, чем на началах частной собственности не могут обладать все», так что «категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей». Для такого коммунизма «общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом» (Маркс К. Из ранних произведений. М.: 1956. С. 586, 587). Община как всеобщий капиталист! Неплохо для похода против общинной России. Неважно, что о русской общине, а не «посткапиталистической» западной коммуне, Маркс спустя 50 лет писал совершенно противоположные вещи — этого антисоветские марксисты не цитировали.