Глаза у богатеев и биев чуть из орбит не повылезали… А Бердах пел все звонче, все пламеннее — о том, что ханские сановники, подобно голодной саранче, обрушиваются на народ, несут ему страшное бедствие, что они жадны, алчны и продажны… Потом Бердах принялся перечислять поименно баев, биев и мулл, которых хан освободил от налога, перечислять не тех, кто находился где-то там, далеко, а восседающих здесь, на самых почетных местах… Они онемели от неожиданности и ярости. Слушатели из простого люда зашумели, обрадовались.
— Браво, молодец, певец! Язык твой не только сладок, но и остер!
Бердах играл на дутаре, и гости раскачивались в такт мелодии, повторяли за певцом его движения. Все были захвачены музыкой, ее ритмом, ее волшебством. Бердах вновь запел, на этот раз о Фазыл-бии, устроившем этот грандиозный пир. Но что это? Неужели они не ослышались? Неужели Бердах и в самом деле поет о том, что богатая, пышная эта свадьба оплачена слезами многих и многих несчастных и обездоленных?
Тысячу лет живи, певец! — неслось все громче, все мощнее. — Тысячу лет!
— Схватить и связать этого глупца! — распорядился Фазыл и, не дожидаясь слуг, сам выскочил на середину круга, вырвал дутар из рук Бердаха и швырнул его в костер.
Люди повскакивали со своих мест, джигиты Фазыл-бия заломили Бердаху назад руки, круг рассыпался, все смешалось, пошла потасовка.
— А ну прекратите! — Ерназар оказался рядом с Бердахом, разбросав в стороны тех, кто мешал ему на пути. — Освободите его немедленно! Освободите! — Ерназар снова заработал руками и локтями.
— Наш ага-бий решил вступиться за сородича, за легкомысленного поэтишку из рода колдаулы? — подскочил к нему, как петух, Фазыл. — Я не допущу, чтобы моя свадьба была испорчена этим неблагодарным! Не позволю! Держите его крепче! Вяжите ему не только руки — ноги тоже!
Однако толпа, воодушевленная заступничеством Ерназара, вмиг окружила грозной стеной прислужников Фазыла. Легкая потасовка грозила перейти в яростную рукопашную.
Ерназар растолкал, расшвырял по сторонам людей, державших Бердаха, и одним взмахом разрезал веревку на его руках.
— А ну, поэт, спой нам еще раз свою песню, а потом порадуй нас новой! — попросил он Бердаха.
Бердах не стал медлить. Сложив ладони лодочкой у рта, он повторил песню. Потом метнул взгляд на Ерназара.
— А теперь послушайте все, и вы тоже, Ерназар-ага, то, что я еще не успел спеть! — озорно, с вызовом прокричал он и начал новую песню.
Бердах пел о том, как притесняют и грабят свой народ каракалпакские баи, как из кожи вон лезут, чтобы угодить, выслужиться перед хивинским ханом. Среди тех, кого заклеймил Бердах, был и Ерназар, и его имя поэт назвал первым…
Слушатели реагировали на эту его песню со всей непосредственной, искренней отзывчивостью и согласием. Люди желали Бердаху долгих лет счастливой и безбедной жизни и гневно предупреждали байских прихвостней: «Не троньте нашего поэта!..»
— Бердах, почему ты среди притеснителей назвал и меня? Да еще и на первое место поставил? — полюбо пытствовал Ерназар. В вопросе его не звучало ни угрозы, ни обиды.
— Вы тоже бий!.. Наш народ видел в вас смелого, решительного человека, который мог бы поднять каракалпаков на борьбу, сумел бы горы свернуть, не то что освободить нас от хана! Вы покорились хану, стали его прислужником.
Алакоз слышал гул одобрения из толпы, видел, что бии оскорблены обличениями поэта. Он обратился к Бердаху вновь так же невозмутимо и спокойно:
— Ответь мне, какой представляется тебе нынешняя судьба каракалпаков?
— По-моему, наша страна — это маленький плот в открытом бурном море, и плывет он туда, куда его несет-гонит ветер… Но было бы клеветой, несправедливостью переложить за это вину на народ. Вина — на его вожаках, предводителях!.. Судьба народа? Она напоминает мне одинокий карагач, растущий среди каменных глыб. А предводители народа, баи и бии, — дровосеки, которые рубят это дерево.
— Видишь ли, поэт, мог бы я оспорить то, что ты тут говорил обо мне… Жизнь — она сложнее твоих сравнений и сопоставлений, это и тебе полезно знать. Но суть не в этом. Спасибо тебе, поэт! Ты свободен и отныне находишься под моей защитой и покровительством.
— Нет! Нет! Я возражаю! Он испортил мне той! Пусть сочинит песню в мою честь — достойную меня и моей славной свадьбы! Тогда я, может быть, и прощу его! — вопил Фазыл.
Кто-то через головы передал Бердаху новенький дутар. Он расправил плечи.
— Фазыл-бий, пусть мне лучше язык отрежут, но я не стану слагать песни в защиту лжи, нечестности