8
Шонкы бил себя кулаками по голове и приговаривал:
«Вот, получай, несчастный, неудачливый, получай! — Он не знал, как еще выместить досаду, выразить разочарование, которое пришлось ему испить горькой чашей. Ведь был у заветной цели, у самых ворот Хивы! И вынужден, вынужден все-таки был вернуться домой ни с чем, вслед за Мауленом. — Пусть я ослепну, если еще когда-нибудь в чем-нибудь послушаюсь этого негодяя! Пусть отнимутся у меня ноги, пусть меня разобьет паралич!»- укорял-казнил он себя день и ночь.
Шонкы потерял покой, его все чаще тянуло скрыться подальше с глаз людских, остаться наедине с собой, со своими разбитыми надеждами, со своим страхом перед возможным возмездием… Он стал очень пуглив. Однажды в зарослях турангиля ему повстречался Бер-дах. Шонкы так вздрогнул, что его конь шарахнулся в сторону.
— Вах, чтоб ей сгинуть! Это ворона вспугнула моего коня, — смешался, заюлил он.
— Да что ты говоришь! А я-то, грешным делом, думал, что ворона — племянница коню и потому она его не пугает, а только с ним шутит-забавляется!
«Ого, ты хочешь, ехидна, сказать, что ворона — моя племянница!»-смекнул Шонкы, но решил притвориться недогадливым. С этим острословом связываться не стоит.
— Откуда едешь, Бердах?
— Из Бозатау, на свадьбе развлекался.
— Стало быть, тебе неизвестно, что этой ночью у Гулзибы умер сын.
Что, что? Отчего же он умер?
— Поговаривают, что его нечаянно убил любовник Гулзибы, но это только разговоры… Хотя ребенка этого приписывали Сержанбаю, лишь собаке ведомо, от кого он был на самом деле. Может, 'от Рузмата, а может, от Маулена-желтого, то-то он с ней все заигрывал, увивался около нее: «Тетя, тетя!..»
— Ну что ж, поспрошай, дознайся об этом у своей племянницы, вон она… никак на тебя не налюбуется, таращится с кривого дерева, сплетник ты эдакий! — гневно отчитал его Бердах.
Шонкы поплелся следом за ним.
— Бердах, почему ты расстроился? В ауле каждый день умирает чей-нибудь ребенок! Разве хватит слез оплакивать всех детей?
— О человеке нужно говорить по-человечески, взрослый он или маленький.
— Можно подумать, что Ерназар Алакоз и поэт Бердах стали глазами нашего рода! Этого только нам недоставало! — фыркнул Шонкы.
— Езжай своей дорогой! Ты все равно меня не поймешь, а я — тебя! Ты-то чем недоволен?
— Обидно все-таки!
— Власти захотел? Тогда отправляйся к хану и бросайся ему в ноги!
— А ты почему сам не отправляешься? — наскочил на Бердаха Шонкы.
— Вот она, моя власть! — Бердах поднял над головой дутар.
— Это всего-навсего дрова! — отмахнулся Шонкы.
— Зря, Шонкы, насмехаешься! Дутар любого пал-вана может свалить! Хотя он сделан всего лишь из кусочка дерева! Он не копье, но пронзить может насмерть, убить любого врага!
Шонкы ухватился рукой за нос: когда он бывал в растерянности, всегда хватался за нос.
— Бердах, ответь мне по-честному! На кого я, по-твоему, похож?
— На лампу с коротким фитилем! На дерево с обгоревшими ветками! Знаешь почему? Потому что ты оторвался от каракалпаков! Стараешься напакостить Ала-козу, навредить его делу! Не понимаешь своей пользы, хотя очень о ней печешься! В единстве со своим народом она! А ты около хана увиваешься, около его прихвостней!
…Шонкы увидел Ерназара на поминках в доме Гулзибы и даже не узнал его сразу: лицо Алакоза почернело, глаза запали, как от смертельной болезни или раны. Весь вечер Шонкы наблюдал за ним издалека, потом, улучив удобный момент, подошел.
— Располагайте мной, Ерназар-ага, как собственной нагайкой! Забудьте мои ошибки и грехи! — всхлипнул Шонкы.
— Если твой конь больше не будет спотыкаться!.. Если не будет спотыкаться! Наведайся ко мне как-нибудь! — сурово вымолвил Ерназар.
— Не нужно ли чего-нибудь для вас сделать? — чуть не заплакал Шонкы.
— Нужно. Будет свободное время, съезди в Хиву! Как там и что… Город тебе хорошо знаком!
— Будет сделано! — отчеканил окрыленный Шонкы и лишь минуту спустя спохватился: нет ли в словах Ерназара какого-нибудь намека?
9
Ерназар переживал, томился из-за того, что дело двигалось медленно, никак не удавалось ему завершить его. Не порадовали его и Зарлык с Генжемуратом: они возвратились назад с полпути. Им повстречался казах Илекей Султан Касымов, который был на службе у русского царя, и сообщил, что между Россией и Турцией началась война.