11
— Не может быть! — в гневе закричал Каракум-ишан, когда до него дошло известие о гибели Фазыла и провозглашении Зарлыка каракалпакским ханом. — Не может быть! Не может быть! — твердил он. Совсем потеряв над собой власть, он обнаружил перед суфиями свое бессилие и ярость. Однако привычка владеть собой, носить маску всегда уверенного в себе, могущественного и мудрого ишана заставила его быстро опомниться. — Ничего, ничего, коли муха коснулась меда, значит, он испорчен, значит, он непригоден для употребления.
— Зарлык и Алакоз — мухи, они уже нагадили, значит, ханство их мертворожденное! — принялись поддакивать, согласно кивать суфи.
Ишана выбило из колеи не то, что в Хорезме образовалось еще одно ханство, — пусть себе, пусть хоть тысяча ханств плодится! Его взбесило, что каракалпаки подтвердили твердую и бесповоротную решимость стать подданными России. Если допустить это, в скором будущем весь Хорезм окажется под русской короной! Что предпринять? Когда же вернется от турецкого султана посланец хивинского хана? Наверное, он задерживается из-за войны, которую ведут турки против русских. Это конечно же не помешает султану обвинить его, ишана, во всех смертных грехах. Медлил, ожидал чего-то, тянул, вместо того чтобы действовать!.. Как же ему теперь быть?..
Каракум-ишану суждено было в тот день получить еще одну страшную весть. Из Хивы прискакал на взмыленном коне гонец с сообщением о гибели хивинского хана. Ишан опять воскликнул: «Не может быть!»- но всего один раз и тут же добавил со скорбной миной:
— Ненаглядный наш хан мудрый был, великий человек!
От чтения поминальной молитвы по усопшему хану ишан, сославшись на нездоровье, решил за благо уклониться. Он не мог предугадать, как новый владыка отнесется к его стенаниям и скорби. А вдруг неодобрительно?
Каракум-ишан снарядил двух суфи к Ерназару и Зарлыку с наказом вынюхать, как и что происходит у них на самом деле, отпустил всех остальных. «Как бы рассорить каракалпакских биев, половчее подлить масла в очаг их неутихающих, постоянно воспламеняющихся разногласий, — размышлял он. — Как?..» За этим занятием и застал ишана Касым-вор. Вид его был ужасен: одичалый, грязный, обросший волосами, — не волосы, а сухая, пыльная трава, выросшая на бросовом поле.
— У тебя было оперенье орла! Где оно?.. Впрочем, ясно — полет твой напоминает полет ворона! — напустился на Касыма ишан.
— Почему, мой ишан?! — растерялся Касым.
— В мире тысячи людей, которые могли бы тебе позавидовать! Ты полный хозяин большого караванного пути! Твои грехи, ты это знаешь, не страшны для тебя: их простит бог и прощу я! Руки у тебя развязаны для любых действий, угодных мне! Однако Зарлык и Геи-жемурат благополучно добрались до дома! Это может вскорости лишить тебя, драгоценный мой, не только твоего «царства», твоих владений, но и головы. Осознаешь ли ты это?
— Виноват, мой ишан! Но, но… я находился в тот момент среди казахских биев! Тех, которые настроены к русским враждебно. Вы же сами велели крепить с ними отношения… Они сообщили мне, что война между русскими и турками продолжается и конца ей вроде не видно.
У Касыма кончик носа побелел, а сам он покрылся холодной испариной: ему было и страшно, и неловко…
— Ладно, не трясись, я тебя прощаю. Ворон, хоть четырежды облетит мир, все равно останется вороном… Чем удалось разжиться?
— У двух торговых караванов я отбил золото, мой ишан. Хурджун наберется! — похвастался Касым.
— Вот это хорошо!
— Есть еще одна новость: я повстречал в лесу одного дровосека. С перепугу он болтал что-то насчет Зарлыка. Дескать, они объявили его ханом! Наверно, сбрехнул со страху!
— Когда собираются много слепых, то принимают за хана одного кривого!
— Ох, рассмешили вы меня, мой дражайший ишан! Слепые… кривого! — Касым согнулся, схватившись за живот.
— Смеяться будешь, когда не останется в живых Зарлыка и Алакоза!
— Может, мне самому разделаться с ними? Темной ночкой, а?
— Погоди! Они сами себе шеи сломают! А ты лучше бди хорошенько на своей тропе!
— Прощайте, мой ишан! До новых, радостных встреч! — Пятясь, Касым удалился.
Ишан вынул из хурджуна горсть золота, полюбовался его блеском. Он почувствовал себя легко и привольно, как птица. На следующий же день он поспешил в Хиву.
Во дворце уже хозяйничал новый хан — брат хана покойного. Во дворце царили тревога и ожидание.
Главный визирь, позабыв о своих обидах, тотчас же начал изливаться ишану:
— Ох, боюсь я! Боюсь остаться не у дел… Раньше как бывало? Древесина у дерева горькая, но плоды дерево давало сладкие! У нового хана, по всему заметно, и сердцевина горькая, и плоды будут горькие!