Два людских потока, две людские лавины, устремились навстречу друг другу, смешались, закрутились в страшном, смертельном водовороте сражения. Каракалпаки бились с каракалпаками: брат шел против брата. Ерназар Алакоз грудью встал против Ерназара-младшего, против предателя…
Гулзиба не отставала от соколов, храбро отражала натиск врагов. Однако все время держала в поле зрения Шонкы, глаз с него старалась не спускать. Словно тень, неотступно следовал он за Ерназаром, и это вызывало у нее самые худшие подозрения, сосущее чувство тревоги… Она догнала Шонкы и властно потребовала:
— Эй ты, поворачивай за мной! Гони коня следом!
— Женщина, не стой на дороге! — огрызнулся Шонкы и увязался снова за Алакозом…
Два Ерназара оказались лицом к лицу.
— Предатель! Я обучил тебя ратному делу! Не думал я, не предполагал, что ты посмеешь поднять оружие против меня! Против своего народа!.. — грозно крикнул Алакоз.
Ты еще не уверился в своей глупости, Алакоз, в своих ошибках? — перебил его Ерназар-младший. — Брось оружие! Вспомни, твой сын в плену! Люди никогда не станут верить человеку, у которого нет жалости к собственному сыну! Не поверят, что такой человек может быть милосерден к чужим детям! Смирись, сдайся! Может, мне удастся спасти тебя! Испросить у хана жизнь для тебя! Пойми, Алакоз, ты проиграл!..
Алакоз покраснел от гнева, ринулся на своего врага. Все остальные прекратили бой, остановились и в одно мгновение превратились из воинов в зрителей. Два вожака страны, разделившие ее и ее народ надвое, встретились в единоборстве.
Два Ерназара, съезжаясь на конях, ударяли, цеплялись саблями, как бараны рогами; наскакивали друг на друга, словно петухи; вступали, спешившись, врукопашную; снова оказывались верхом и продолжали биться копьями и саблями… Их кони и те затеяли меж собой схватку — грызлись, ударяли один другого копытами, лягались… Сабли скрещивались в поединке, звенели, блестели на солнце, ослепляли людей; они неотрывно, точно загипнотизированные, следили за битвой двух палванов, двух каракалпаков, из которых один был отцом народа, другой мог стать им.
Алакоз начал одолевать своего противника, уже занес над его головой саблю. Кенегес вдруг резко отпрянул и сломя голову поскакал прочь. Не успев разобраться, в чем дело, Алакоз увидел, что мимо него вихрем пронеслась Гулзиба. Она гнала, гнала, гнала — на виду у всех! — вожака-предателя… Конь Ерназара-младшего мчался как дикая лань. Гулзиба не могла нагнать его, но обратить изменника в паническое бегство — это ей удалось!
Хивинские нукеры, чертыхаясь и проклиная трусливого черношапочника, по приказу главного военачальника устремились вперед. Какой-то всадник, хохоча, приблизился к Гулзибе; он изготовился было схватить ее в охапку — Гулзиба саблей отсекла ему голову, голова покатилась с плеч в пыль.
Гулзиба не осознавала до конца, что она делает, как действует, — она просто сражалась с ненавистными врагами. Ее сабля снесла голову еще одному хивинцу; Гулзиба подцепила ее на кончик сабли, высоко-высоко подняла и помчалась к своим, радостная и напуганная. — Молодец, Гулзиба! Молодчина! — громко, во весь голос похвалил ее Алакоз.
Он еще не закрыл рот, как погнавшиеся за Гулзибой три всадника почти одновременно выстрелили ей в спину. Как подрубленное дерево, на полном скаку Гулзиба повалилась на землю. Замерли, замолкли все — и враги, и свои. Забыв обо всем на свете, Ерназар оказался возле нее. Гулзиба была в крови. Он наклонился над ней, поднял ее голову.
— Гулзиба, моя Гулзиба!.. — шептал он непослушными, помертвевшими губами.
Гулзиба услышала его, узнала, широко раскрыла глаза.
— Это ты, мой Алакоз? Ты? Дай я обниму тебя! Не таясь! В первый и последний раз, перед всеми людьми! — Она не могла даже пальцем пошевельнуть — жизнь покидала ее, уходила. — Ох, душа моя, что-то руки не слушаются меня, прости!..
Алакоз поднял Гулзибу на руки, бережно притронулся к ее нежным губам.
— Меня прости, Гулзиба! Меня! Я не смог сделать тебя счастливой!
— Нет, нет, я счастлива! Век бы лежала вот так, на твоих могучих руках… Да, да, что-то еще… не оставь Тенела, а он тебя никогда не оставит! Все покинут, а он будет рядом…
— Не говори больше! — Алакоз еще раз бережно, любовно прикоснулся к ее губам.
— Дай мне слово, любимый… признай меня своей женой!
— Душа моя, любовь моя, ты самая любимая моя жена! Самая дорогая… Самая драгоценная…
Глаза Гулзибы озарились радостью — в последний раз! Потом начали гаснуть, меркнуть, затухать — так гаснет, меркнет, затухает лампа, когда в ней кончается масло… Глаза Гулзибы закрылись, скрылись за веками, точно две луны за облаками, но на губах замерла, осталась улыбка облегчения и счастья.