Хожаназар тщился встать с колен, но палачи, положив свои лапищи ему на плечи, давили, давили вниз.
— Я отрекаюсь от бога, который дал нам такого изверга хана, как ты! От отца своего Ерназар Алакоза не отрекусь никогда! Слышите, люди! Никогда! Пусть твои сыновья отрекаются от тебя — кровожадного злодея!
Хан почернел, побагровел, побелел…
Палачи подхватили Хожаиазара, потащили, посадили на кол. Хожаназар извивался от нестерпимой, нечеловеческой боли, но не издавал ни единого звука.
Из потайной двери снова показались палачи. Между ними — Генжемурат, исхудавший, осунувшийся. Он был в кандалах, еле держался на ногах. Когда его подвели к виселице, он неотрывно, долго всматривался в уже неузнаваемого Зарлыка, в еще живого Хожаназара. Неожиданно сильным, звонким голосом Генжемурат прокричал:
— Люди, хивинский хан достоин казни! Он затоптал страну каракалпаков, он поработил и нас, и вас! Он унизил послов, прибывших к нему! Русские придут к нам на помощь, все равно придут! Мы уничтожим этого нелюдя!.. Жди-и-те!..
Палачи воткнули ему в рот кляп, накинули на шею петлю.
Хан покосился на главного военачальника и главного визиря, поняв его безмолвный вопрос, они тихо ответили:
— Еще много…
Перед ханом поставили закованного в цепи Бердаха.
— Пой перед смертью, если, конечно, можешь! — произнес главный визирь.
— Конечно, могу! — Бердах был слаб и измучен, но держался гордо. — Когда над землей нависает беда, воды уходят в глубину… Когда над мужчиной нависает беда, он и его судьба оказываются в руках глухонемого… Сейчас и над моей землей, и над народом моим спустились мрак и горе! Об этом я и спою песню! Слушайте все!
Вьюга нас мучила, вьюга слепила, Ветхую юрту мою повалила, Черными тучами небо закрыла, Кто мне ответит, лето придет ли?Хан вытер платком лицо и руки, с ненавистью посмотрел на Бердаха, потом обратился к главному визирю:
— Завтра! Этого будем наказывать завтра, вместе с другими! Завтра он всем нам, при всем народе, объяснит, какого лета он ждет!.. Убрать его!.. Теперь объявляйте, кому последуют наши милость и награды!
Главный визирь сделал шаг вперед, в руку ему сунули бумагу. Он начал читать с выражением, громко.
— «…По велению щедрейшего и справедливейшего из всех ханов мира — великого Сеидмухамеда — самым преданным и верным военачальникам и биям, которые подавили бунт, поднятый богоотступником Алакозом, которые подняли славу Хорезма на недосягаемую высоту, восстановили мир и спокойствие, из ханской казны выделяется для награды тысяча девятьсот двадцать два тилля… Из них выдать: Ерназару-кенегесу и Саипназару-мангыту — по пятьдесят тилля каждому! Сотнику Мухамедкариму — тридцать тилля, Адил-бию из рода ктай — двадцать пять тилля…»
Когда он добрался до имен тех, кому хан жаловал по десять золотых монет и менее, хан остановил его:
— Хватит! Остальных будем награждать завтра! Здесь, на этом же месте, до обеда! После обеда будут наказаны остальные смутьяны и предатели!
Ерназар-младший и Саипназар приблизились к хану и пали перед ним ниц. Их примеру последовали и те, чьи имена уже успели прочесть по ханскому фирману и чьи не успели. Длинной унылой чередой тянулись они к хану и касались лбами ковра у его ног.
Хан рассеянно наблюдал за ними и вдруг встрепенулся, будто вспомнил о чем-то важном, но нечаянно забытом.
— Где мать Алакоза?
Палачи засуетились и вскоре перед ханом предстала Кумар-аналык. Он прищурился, силясь лучше разглядеть ее.
— Да она ли это? — выразил хан сомнение.
— Она, наш великий хан, она! — подтвердил главный военачальник.
Кумар-аналык посмотрела хану прямо в глаза, и тут он понял: она!
— Какое имеешь ко мне дело, хан? Может, хочешь просить о чем-нибудь? Если так, сойди ко мне, спустись со своих высот! — Кумар-аналык поправила выбившуюся прядь волос. — И прикажи убрать от меня эти костыли! — она повела взглядом на палачей, которые держали ее.
Палачей как ветром сдуло. Кумар-аналык была едва жива, и все-таки она сделала два шага вперед. Все замерли от леденящего душу ужаса и любопытства.
— Ерназар-кенегес, — с особым ударением промолвил хан, — подойди ко мне!
Ерназар-младший, пошатываясь, приблизился к хану. Поступь у него была как у глубокого старика, которому уже не подвластны его руки и ноги.
— Освежи-ка в памяти, напомни матери преступника, где ее внуки…
— Старший внук посажен на кол… Младшие обезглавлены у нее на глазах!.. Внучки проданы, а полученная за них выручка пошла на нужды нукеров, наш великий хан!