— Эх, написать бы обо всем этом!
Ты думаешь, это интересно кому-нибудь?.. Хотя, как знать, может, ты и прав! Впечатлений у меня столько, что в одну голову они не умещаются.
— Э, братец, а ты считай, что у тебя их две! Твоя и вон этот череп.
— А ты наблюдательный, приметливый… Всегда был таким.
— Не такая это вещь, чтобы не заметить!
— Ты не думай, что я ношу эту горлянку из-за жестокости или равнодушия! Нет! — Каллибек отхлебнул чай, отломил горячую лепешку, которые успела испечь Лукерья. — Я поранился об этот череп у подножия одного холма. Он, холм, я знал, даст мне нужные ориентиры к дому… Понимаешь, только я собрался на него вскарабкаться, как споткнулся и оцарапал ногу… Я усмотрел в этом знак, уж не знаю — хороший или плохой, но знак… Мои предки встретили меня таким вот образом… Кто ведает, вдруг это череп самого Чингисхана или Алакоза, а может быть, Маман-бия, моего или твоего отца… Или такого же бездомного, неприкаянного бродяги, как я сам!.. — Каллибек умолк, погрузился в раздумье. — Какая, в сущности, разница? Все одно! Какие мы были наивные! Как верили, что кто-то думает о нас, печется о нашем благе. Чепуха все это, чепуха! Любой и каждый одержим заботой лишь о себе самом! Нигде — ни в Европе, ни в Африке, ни в Азии, — нигде не обнаружил я головы, которая болела бы чужой болью! 'Нигде!.. — Каллибек распалился, глаза его загорелись недобрым огнем; он, казалось, забыл о радости встречи. — А так называемые владыки мира — цари, короли, ханы, эмиры!.. Эти мерзавцы только и делают, что рискуют тысячами чужих голов, посылая их на бой, воевать, посылая ради наживы и богатства!.. Алчность движет миром, алчность!.. По правде говоря, я подобрал тогда в Каракумах и приспособил для себя этот череп не потому только, что он напомнил мне о моей вине перед родиной. А потому еще, что решил: пусть хоть череп сослужит мне службу! Хоть он!.. — Каллибек задохнулся, рванул на себе ворот одежды, будто она его душила.
— Ну, а твоя, собственная твоя голова? Служила она когда-нибудь для других, болела за чужого?.. — осторожно, чтобы не обидеть друга, спросил Тенел.
— Я не считаю, что я лучше других! — перебил его Каллибек. — Себе цену я знаю. Не высока она! Мне и живется потому в этом мире неуютно, плохо живется! — Каллибек угрюмо насупился. — Остался кто-нибудь в живых из семьи Алакоза?
— Сын остался, ему теперь семнадцать лет! В тот день добрым людям удалось спрятать его, он был трехмесячным младенцем.
— С кем же он живет?
— С Кумар-аналык, она жива, хотя и совсем уже дряхлая…
— Ну и что же ты думаешь о Ерназаре, Айдосе, Ма-ман-бии? Скажи мне, Тенел, откровенно! Неужто то же, что и в годы наши невозвратные?
— Конечно, скажу откровенно, как и положено друзьям!.. По-моему, эти люди думали не только о себе, болели не только своей болью! Наверно, и они ошибались, эти умные головы, но думали они о благе людей!.. Мечта Маман-бия сбылась — каракалпаки перешли в русское царство! Я понимаю так: Маман будто зеркало перед каракалпаками поставил — зеркало России — и велел им: глядите, вникайте! Айдос-бий посчитал, что причиной бедствий народных является именно оно, это зеркало, указывающее на Россию, и потому только решил закрыть его своими руками!.. Об Алакозе… Ала-коз был великий каракалпак! Уж у него-то голова была золотая, уж она-то работала ради всего народа!
— По-моему, Алакоз прежде всего был врагом самому себе. Не жилось ему в мире и спокойствии, как всем остальным людям! С его умом-то он мог бы жить припеваючи! И людей бы не положил зря столько. Умная голова — она может столько бед натворить, что глупой не снилось!.. — едко, в сердцах заявил Каллибек.
— Не говори так об Алакозе, грех это! Благодарность, по-моему, должна быть одной из первых человеческих заповедей! — твердо и непримиримо произнес Тенел. — Я видел много добра от людей, от Алакоза тоже… и никогда этого не забуду!.. Потом, судить да рядить вообще легко, куда легче, чем самому сделать что-то путное, по себе знаю! — поспешил добавить он, опасаясь, как бы Каллибек не принял его слова на свой счет. — Да, в одном ты прав: есть сильные, есть слабые!
— Да, а бог у слабых отнимает все и все передает сильным!
— Ну а ты, Каллибек, на чьей же стороне ты?..
— Ни на чьей! Не желаю быть ни для Кого ни другом, ни врагом! Я сам по себе! Знаешь, на земле дольше всего живут люди, которых никто и ничто не волнует! Уж в этом-то я уверен — убеждался не раз!