Когда главный визирь и ахун возвращались вместе с другими сановниками с этой торжественной церемонии, их нагнали два всадника. Это были мулла Шарип и Саипназар-бий. Едва приметив главного визиря, мулла залился горючими слезами:
— У нас появилась чертова игра «ага-бий»! Затеял ее подлый Ерназар! Сын норовистой кобылы, распутной вдовы Кумар! Никому от него нет покоя, всеми он верховодит, помыкает! Есаулы приволокли меня силой на зияпат — у него и есаулы есть, и палочники! Ерназар начал цепляться ко мне: «Почему не обучаешь наших детей на родном языке? Почему следуешь всему, что указывает тебе Хива?..» Мало того, еще и кулаки пустил в ход, избил меня при всем честном народе!
— 0-хо-хо, какой грех! — посочувствовал мулле Шарипу ахун. — А что стряслось с тобой, каракалпакский бий? На что ты жалуешься?
Саипназар молча глотал ртом воздух, будто его мучило удушье. За него ответил мулла Шарип:
— По наговору Генжемурата его плетками наказали: бий-де поет со слов Хивы!..
— И все это без соизволения хана и главного визиря, о-хо-хо! — подливал масла в огонь ахун.
— Вашу жалобу передам хану, — разгневался главный визирь. — Не может быть на это нашего соизволения.
— Великий главный визирь, вот если бы хан приказал Ерназару выступить с его джигитами против русских… — принялся нашептывать ахун, когда мулла Шарип и Саипназар удалились. — Если этот колдаулы не подчинится и откажется, будет хороший предлог заточить его в зиндан. Иначе он принесет много бед ханству! Много! От него надо избавиться.
— Попытаюсь склонить к этому хана!..
* * *Пока Ерназар не поделится с матерью своими делами или грехами, пока не получит ее одобрения или прощения, душа его не успокоится. Так всегда было.
Утром, несмотря на уговоры Маулена погостить у него денек-другой, он поспешил домой.
Кумар-аналык дома не оказалось. Вместе с Хожана-заром она отправилась на берег моря.
Рабийби приняла коня у Ерназара и сразу же полюбопытствовала: «Какой гостинец ты мне привез?» Ерназар не ответил. Велел приготовить постель. И когда одеяла были раскинуты, с наслаждением растянулся на них.
Жена походила-походила рядом, жеманно вздыхая и позевывая, потом примостилась у его ног.
— Мы одни, отец! Признайся-ка, правда ведь… принесла я в ваш дом счастье? Стоило мне здесь объявиться, ты «ага-бий» затеял, стал во главе джигитов. Они тебе подчиняются во всем… И потом, святые слова: хорошая невестка — плодовитая невестка. Сначала я принесла тебе сына, потом — дочь и еще…
Тебе не надоело всякий раз петь одну и ту же песню? — пробормотал Ерназар.
— Сначала ты мне ответь! — капризно надула губы Рабийби.
— Дом, в котором добрая жена, это рай земной. Считай, что я в раю обитаю.
Рабийби расцвела и стала перебирать своими длинными пальцами волоски на мужниной груди. Потом привалилась рядом, будто ее подтолкнул кто-то незримый.
— Приласкай меня, отец! Похвали! Вспомни, я пренебрегла Мамытом, к нему благоволит сам хан, и стала твоей женой. Мамыт до сих пор не может утешиться; стоит ему взглянуть на меня, воспламеняется весь! Заигрывает, нашептывает сладостные слова…
Ерназара словно молнией ударило:
— Сгинь! Убирайся, клятвопреступница! Испугавшись, что муж, чего доброго, ее поколотит,
Рабийби бросилась к двери, выскочила наружу. Через открытую дверь Ерназар увидел приближающихся к дому мать и сына.
По лицам сына и невестки Кумар-аналык догадалась, что между ними произошло что-то неладное, но ничем этого не обнаружила. Не в ее правилах было вмешиваться в семейные неурядицы.
— Сынок, Хожаназар весь в тебя, вылитый Ерназар в детстве! И сообразительный, и шустрый. Притомился, набегался на берегу, но на руки не попросился. Гордый, да и меня, старуху, жалеет.
— Вот какой он, мой Акбопе! — широко улыбнулась Рабийби. Так уж положено по обычаю: мать не может произносить имя своего первенца и должна называть его вымышленным именем. Так легче обмануть злой дух и отвести от ребенка напасть… — Если будет на то воля божья, следующий сын будет еще смышленее.
Кумар-аналык слегка нахмурилась: «Что-то Рабийби много болтает в присутствии мужа», — но попросила мягко:
— Разожги огонь, вскипяти чай, душа моя. Хожаназар, ты тоже помоги кише![3]
Когда они скрылись за юртой, мать проговорила с какой-то особой интонацией:
— Ерназарджан, выйдем-ка на воздух, сынок, сходим к водоему!