Ерназар выбрался из юрты и окликнул Шонкы. Тот торопливо, давясь словами, сообщил:
— Я только-только от Фазыла. Он где-то пронюхал, что мулла Шарип и Саипназар отправились в Хиву жаловаться на тебя хану.
— Проклятые шакалы! — сорвалось у Ерназара с языка, и он тут же пожалел об этом: он недолюбливал Шонкы.
Ты колдаулы, и я колдаулы, вот я и решил предупредить тебя!.. Они небось уже добрались до Хивы! Кумар-аналык покачала головой:
— Эх, сынок, напрасно ты связался с этим ублюдком муллой! Его не переделаешь! Пусть бы обучал как умеет, по-своему! Теперь хлопот да неприятностей не оберешься…
— Ясное дело! Его весь народ наш исправить не в силах, не то что один человек!.. Сейчас род колдаулы трепещет, как бы хан не учинил расправу!
— Ерназарджан, чай готов! Или, может, молока выпьешь? Шонкы, и ты угощайся молоком.
Однако Шонкы было не до угощения. Он на все лады поносил и муллу Шарипа, и Саипназара, и Маулена, который устроить-то зияпат устроил, да, видно, на несчастье, потому что не от души устраивал, не от чистого сердца…
— Хватит, Шонкы! Ступай! — приказал Ерназар. Когда болтливый гость удалился, Кумар-аналык
вздохнула:
— Сынок, ага-бий не должен горячиться…
— Рано мне, видно, верховодить!
— Коли ты осознаешь это, значит, сынок, не рано. Нечего нос вешать, кручиниться, иди-ка поброди по берегу моря, авось и полегчает на душе. Мудрецы недаром изрекли: «Печальный человек находит успокоение, побродив по берегу моря, надменный человек — побродив среди могил».
Однако Ерназар не мог успокоиться. Куда больше, чем новость, которую принес Шонкы, мучил его вопрос, на который ему не смогла дать ответа даже мать. В полдень Ерназар направился к самому старому аксакалу из всех каракалпакских аксакалов, к Абдикариму-борода-тому. Ему было около ста тридцати лет; он похоронил сына и внука и жил вместе с правнуком Мухамедкари-мом, ровесником Ерназара…
Он ехал, покачиваясь в седле, и думал: «Наверняка Абдикарим-бородатый видел Маман-бия! Или слышал о нем от людей, близко его знавших1 Сколько ходит в народе всяких рассказов и легенд о Маман-бии! Даже я и мои сверстники слышали их не раз!..»
Мухамедкарим отсутствовал, зато Абдикарим был на месте. Его волосы и борода были белыми и легкими как лебединый пух, кустистые длинные брови почти закрывали глаза, спина согнулась, точно старый, надломленный ветрами времени тамариск. Но был он бодр и приветлив. Абдикарим-бородатый признал Ерназара, живо с ним поздоровался, расспросил, куда палван держит путь. Ерназар вошел в дом, присел, поговорил со стариком о том о сем, потом осторожно, исподволь завел беседу о Маман-бии. Аксакал закрыл сухонькими руками изборожденное морщинами лицо; он словно бы хотел сосредоточиться и никак не мог. Потом глухо, не отнимая рук от лица, заговорил:
— Никогда не интересовался я чужими делами, хотя и поступал, как все. Аул откочевывал на новое место — и я с ним; разбивали люди юрты — и я тоже ставил свою… Я и правнуку внушаю: «Живи сам по себе, своим умом!» Да разве нынче молодежь послушная? Связался с «ага-бием», хочет сделать что-то для людей. По-моему, не стоит вмешиваться в судьбы людей, не стоит страдать за других. Что толку? За всех все равно не перестрадаешь!.. Это для здоровья вредно, а человек должен жить как можно дольше…
«Да ты, аксакал, оказывается, всего-навсего крот, который знает только свою нору! Зачем же тогда тебе нужна такая долгая жизнь? — возвращаясь домой, размышлял Ерназар. — Зачем человеку дана жизнь? Не-ужто для того лишь, чтобы заботиться о своей утробе, отворачиваться от чужой беды и дрожать за свое драгоценное здоровье?»
Ерназар наткнулся вскоре на Мамыт-бия. Сидя на коне, тот размахивал плетью и последними словами ругал бедняка Гаргабая и его жену. Оба цеплялись за ноги бийской лошади, ползали в пыли… Ерназар вырвал повод у Мамыта и повел его коня за собой. Остановившись в сторонке, прошептал угрожающе:
— Увижу еще раз, что измываешься над бедняками, — голову оторву!
— Не заносись больно-то! И не вмешивайся! Не командуй тут! Хивинский хан велит сворачивать шею тем, кто не платит ему налог… И тем, кто мешает его собирать!
— Налог бери у тех, с кого есть чего взять! С себя и начинай!
Мамыт-бий промолчал, только злобно ощерился.
Ерназар пришпорил коня и помчался прочь. Опомнился он в тугаях. Навстречу ему на ишаке двигался Рузмат с вязанкой дров за спиной и напевал. Это рассмешило Ерназара. Рузмат же, издалека приметив Ерназара и его улыбку, объяснил: