— Сердце твое отворачивается от Мекки? — по-прежнему с лукавой улыбкой спросил ахун.
— Не сердце, оно отдано пророку.
Ахун взял руку Ерназара и прижал большой палец к жиле, что повыше кисти.
— Оно отдано пророку, — кивнул, соглашаясь или утверждая, турок. — Однако и преданное сердце способно томиться недугом. Лицо твое бледно, глаза полны тревоги.
— Я не спал ночь, — сказал Ерназар.
— Бодрствовал, значит. Торопил себя и коня в Хиву. А я думал, дурной сон встревожил тебя.
Турок продолжал держать палец на жиле и мысленно что-то оценивал или проверял. Голова его в это время мерно покачивалась, губы безмолвно шевелились.
— А прежде тебе не виделся дурной сон?
— Я не отличаю дурных снов от добрых, ахун-ага.
— Счастливец! Но сны, братец, бывают плохими и хорошими. Плохие предостерегают нас от опасности. Жизнь-то ведь ставит человеку, как и зверю, капканы. Не попасть бы в них. Видал ты себя когда-нибудь нагим во сне?
Задумался Ерназар. Не приходилось ему разгадывать сны, потому и не запоминал их. Но приятное, взволновавшее его необычностью своей, оставалось все же в памяти.
— Крылья видел. Летал как птица над степью и над морем, — сказал, весь посветлев, Ерназар.
— Летать хорошо во сне, — стер почему-то улыбку с лица ахун. — Ждёт тебя в будущем большое счастье. И тропа к нему пролегает где-то у берега Аму. Мост, по которому ты въехал в Хиву, для многих твоих земляков был удачливым…
— Не знал этого, — удивился Ерназар. — Печальной мне показалась дорога в великий город. Конь спотыкался о кости человеческие…
— Кости непокорных, — заметил ахун. — Склоненные головы ханский меч не сечет… Слышал ты о двух юношах, обласканных добротой властителя? Звали их Мамыт и Сеипназар. Послали их отцы в Хиву передать собранный со степняков налог. На этом самом мосту повстречал их хан и, желая поразвлечься, спросил джигитов: «Кем являются для нашего величества каракалпаки?» Мамыт не растерялся и ответил: «Ножками вашего трона». Поразился хан находчивости юноши. «Отныне ты будешь бием своего рода! — приказал он. Потом обратился к Сеипназару:- Какая пища, по-твоему, самая вкусная?» Сеипназар тоже не растерялся: «Яйцо!» Хан взял его с собой на охоту, а через два дня, возвращаясь домой, на этом же самом мосту снова спросил юношу: «С чем?» Сеипназар сказал: «С солью». Правитель похвалил его за сообразительность и объявил: «Отныне и ты тоже бий своего рода!» Так молодые степняки нашли свое счастье на хивинском мосту…
Улыбнулся Ерназар, сделал вид, будто забавная история с юношами развеселила его. И чтоб самому не показаться простачком, сказал:
— Не встретил я хана на мосту.
Уловил насмешку в словах гостя ахун, но отбросил ее и нравоучительно произнес:
— Не каждый день ты приезжаешь в Хиву, и не каждый день великий хан отправляется на охоту.
— Да, — согласился Ерназар. — Мои дороги ведут в разные стороны. Не знаю, когда снова попаду в Хиву.
— Север тебя манит.
— Манил бы север, так не направил бы я коня на юг. Я ищу людей с северной стороны.
— Русских?
— Угадали, ахун-ага.
Холодом вдруг оттенился взгляд турка.
— Я не угадываю, братец Ерназар. Я все знаю наперед.
Он помолчал, поискал холодным взглядом что-то на лице Ерназара, нашел ли, нет, неизвестно. Должно быть, не нашел, потому что спросил о снах, как и в начале разговора:
— Видишь ли себя во сне нагим, юный брат мой? Дался ему этот сон, огорчился Ерназар. Пустое небось сокрыто в ночных видениях. Однако, чтобы отвязаться от настойчивого ахуна, сказал:
— Видел…
— Вот… А ты все про крылья говорил. Прозорливого человека не обманешь. Сердце-то выдаст тайну. Беда идет по твоему следу, Ерназар.
— Какая беда? — не столько напугался, сколько удивился Ерназар.
Если убить хотели кровные и некровные братья куня-ургенчского палвана, так опоздали, ушел от них на быстром коне. Если упасть должен был мост перед Хивоя и похоронить молодого богатыря, так не упал, и жестокого хана на нем не встретил, не стал жертвой его немилости.
— Имени у нее нет, — ответил ахун. — Хотя можно и найти имя, чтобы легче было тебе распознать, под чем она кроется.
— Так какое же у беды имя?
— Измена.
— Ойбой! — не сдержал своего изумления Ерназар. Да не только изумления. Испуг выплеснулся вместе со словом. — От кого же ждать измены, ахун-ага?