— Посмотрите-ка на него! Ах ты, клеветник! — Маулен повернул коня к Векторе и занес над ним плетку. Векторе поднялся, схватился за топор.
Сержанбай знал этого парня, раньше он частенько наведывался к Рузмату. Векторе был из тех, кто не лез в карман за словом, не спускал обиды никому. Он шепнул племяннику:
— Не связывайся с ним! Поедем своей дорогой! Маулен и топора убоялся в сильных руках Бекторе, и предупреждение дяди принял во внимание.
— Ох, изменились, ох, испортились в нынешние времена люди-людишки! — принялся сетовать Сержанбай, когда они оказались на безопасном расстоянии от Векторе. — Особенно голодранцы всякие, бесштанные сироты обнаглели! Не пойму, отчего у них, чуть что, ноздри раздуваются от злобы!.. Слово им скажешь — тут же тебе в ответ десять! Этот вот ничтожный Векторе живет и кормится тем, что таскает дрова по домам, а поднял топор на тебя, даже не задумался! На тебя, знатного, уважаемого человека! Не приведи бог, если они, такие вот босые и голые, объединятся! Не дай бог, чтобы Алакоз взял их сторону! Тогда наступит конец света, это я тебе говорю!
— Ничего, ничего, дядя! Зачем зря кручиниться? Время и жизнь — они вразумляют и обламывают всякого, даже самого горячего и бесшабашного!.. Смешно, но даже мой братец-придурок и тот, кажется, начинает смекать, что к чему… Давеча, когда мы с тобой готовились уже тронуть коней, он мне вдруг шепнул: «Брат, я хочу жениться!»
Бай усмехнулся насмешливо, но тут же погасил усмешку: вспомнил предостережения Каракум-ишана. «Нельзя надолго оставлять без присмотра молодую женщину, ох нельзя! Всякое ей может на ум взбрести!..» Чем больше удалялся он от дома, тем большим грузом ложились на сердце сомнение, подозрение, ревность. Сержанбай чувствовал себя так, словно не восседает на лошади, а тащит ее на себе. Даже Маулен-желтый, поглощенный своими сладкими грезами о бий-стве, почуял, что с дядей творится что-то неладное.
— Дядя, у тебя ничего, случаем, не болит?
— Ой, болит! Болит кругом! Стар я стал!
— Ничего, скоро будет аул, мы там заночуем, вот ты и отдохнешь!
— Нет, Маулен! — Бай решительно натянул поводья. — Я лучше поверну обратно! Такой длительный путь не по слабым моим силенкам, не выдержу я его! Вернусь-ка я домой и лягу в постель, все и пройдет!
— А как же я? — чуть не лишился дара речи Маулен. Ты отправляйся дальше! Однако помни о нашем уговоре, не забудь и меня! Мне плодородные земли проси! Не поддавайся алчности, бог велел заботиться о ближнем!
— Ясное дело, дядя! Позабочусь, конечно! Не забуду! — вымолвил Маулен, окрыленный тем, что вся слава и вознаграждение достанутся ему одному.
— Передай от меня почтительный привет главному визирю! Объясни, что я заболел в пути, а начали-де его мы вместе! — Сержанбай, не мешкая больше, пустил коня обратно.
Бай нещадно гнал коня, и сытый быстроногий скакун летел по бескрайней степи что резвый заяц. Бай вцепился в его гриву и весь устремился вперед. Туда, туда, к Гулзибе.
…До аула он добрался за полночь. Кругом сонная тишина. Сержанбай осторожно привязал коня, прислушался, огляделся. Басар, растянувшийся возле загона, лениво поднял морду, узнал хозяина и уронил ее на ла пы опять. Бай, как вор, прокрался к юрте Гулзибы. Из юрты раздавался храп, мужской храп! В глазах у Сер-жанбая потемнело. Он нащупал рукой свой топорик — он точил его чуть не каждый день, и потому был топорик всегда острым. Приподнял камышовую дверцу, неслышной тенью скользнул внутрь. Створки двери не были плотно прикрыты. «Ага, приготовились к побегу, поэтому и двери не заперли, побоялись, как бы они не скрипнули в нужный момент, не разбудили старшую жену! Скрипа побоялись, а храпа — нет! Ублюдки!..»
Купол юрты был закрыл кошмой лишь наполовину, и лунный свет свободно проникал сквозь отверстие: казалось, кто-то любопытный и нескромный заглядывает сверху в юрту, где в постели, рядом, раскинулись два молодых тела. Возле Гулзибы лежал Рустем. Голова его свесилась с подушки будто отделилась от туловища. Бай содрогнулся: они так крепко спят, потому что утомлены ласками… Как призрак, приблизился Сержанбай к постели, наклонился, надавил лезвием топора на ненавистную молодую шею. Тело Рустема тяжело и вместе с тем бессильно опало, вдавилось в постель…
Бай был странно, неправдоподобно спокоен, мысль его работала четко и ясно. Нет, он не будет убивать ее сам. Утром он приведет сюда людей, приведет Ерназара Алакоза, заставит ее, блудницу, перед всеми признаться в своем грехе. И какую мученическую смерть назначат ей люди, такой он, Сержанбай, ее и предаст…
Сержанбай оставил топор у изголовья Гулзибы и опять тенью выскользнул из юрты. Он отвел коня в загон и скрылся во тьме, решив дождаться утра подальше от этого богом проклятого дома.