— Маулен-желтый, здравствуй и прощай, счастливого тебе пути! — послышалось громкое приветствие.
— А-а-а, Мадреим, это ты?! Откуда и куда направляешься?
— Видишь, во-о-он Нукус! Красивое местечко, правда? А дочь здешнего бия еще краше!
— Ну и ловкач, ну и проныра! Небось и сына-наследника у бия нет, так что умрет он — и все его богатства тебе достанутся! Ну, я тоже не лыком шит! Меня в самой Хиве уважают, так что еще увидишь меня высоко-высоко!
— Да пошутил я, Маке, пошутил! Еду дядю навестить в аул! — смущенно признался Мадреим.
— Ты хитрый, но я тоже не простак! Это я, я пошутил! Ну, прощай, нам с тобой не по пути! — Маулен проклинал себя за длинный свой язык, за страсть к хвастовству…
…Маулен спешился около юрты Сержанбая. Кругом пустота, тишь, будто все повымирали. Однако перед входом в юрту поставлены два больших очага: в котлах, видать, недавно готовили пищу, вон еще и золу убрать не успели. «Господи, да не приключилось ли чего худо го с дядей? Уж не скончался ли он, часом, ведь домой-то повернул чуть живой? Но тогда бы родственники голосили, толпились бы здесь!»
Маулен сунулся в сторону загона, оттуда за ним настороженно следил Басар. «Что-то приключилось! Что-то неприятное произошло! Не знаю, как и в дом-то войти — то ли с плачем, то ли молча?» Маулен привязал коня и опасливо шмыгнул в юрту.
Там лежал Сержанбай, бледный, осунувшийся, постаревший. Маулен опустился у его ног. Что с тобой, дядя?
— Маулен, читай поминальную молитву! Умерла моя старшая жена! — Из глаз бая покатились крупные слезы.
В юрте показалась Гулзиба, держа в одной руке дастархан, в другой чайник.
— Пусть душа бедняжки найдет успокоение на том свете! — скороговоркой произнес Маулен. — Сильно она страдала, сильно, что не могла родить тебе наследника!.. Если Гулзиба благополучно разрешится, то ты, дядя, устрой на счастье большой той… Сношенька, вели Рустему бросить моему коню сена!
— Нет Рустема! Он, оказывается, отправился вслед за нами в Хиву! — вздохнул бай.
— Да, судя по всему, братец мой решил набраться ума-разума, на белый свет поглядеть, прежде чем жениться! — пошутил Маулен.
Гулзиба расстелила скатерть, помогла баю приподняться, подложила ему под локоть подушку с ярким узором.
Они молча напились чаю, и Маулен подумал, что сейчас не время заводить с дядей серьезные разговоры — уж очень он немощен. Маулен сослался на усталость и распрощался.
На дороге он нос к носу столкнулся с муллой Шари-пом. Маулен попросил муллу навестить дядю.
— Ладно, а куда сам несешься, людей с ног сшибаешь? Нет чтобы посидеть с больным дядей. Ох, люди, люди, совсем не боитесь божьего осуждения!
— Несусь, очень спешу я к Ерназар Алакозу!
— Ага! Хочешь, как и другие безбожники, плясать под его дуду? Ружьем поиграть захотелось? — вцепился в Маулена мулла Шарип.
— Джигит, который боится взять в руки оружие для защиты своего народа, все равно что продажная жен щина! А шлюха — это пища без соли! Я не из таких людишек!
— Ну ты молодец, Маулен! Как отбрил муллу! — Мадреим возник рядом с Мауленом как из-под земли. — Мудрецы учат: избегай бессовестного! Ты, я вижу, исправился. Поедем вместе! У людей с благими намерениями одна дорога.
21
Осень подходила к концу.
В степи задул пронизывающий до костей ветер. Он носился над Аралом, ломая, корежа хрупкую еще корочку на поверхности его вод, сбивал с ног путников, оказавшихся на степной тропе…
И только всадникам в черных чекменях и желтых шапках ни ветер, ни холод, казалось, нипочем. Они состязались в силе, быстроте и ловкости, с гиканьем гонялись друг за другом, лишь пар валил от их разгоряченных потных лиц и от взмыленных их лошадей.
— Отдых! Обед! — объявил зычно Ерназар. Всадники наперегонки пустились к реке, спешились,
достали, как по команде, из хурджунов лепешки и, обмакивая их в ледяную речную воду, тут же набранную в походную посуду, начали быстро, энергично работать челюстями… Утомленные бешеными скачками, разгоряченные лошади жадно пили воду, войдя в реку, взломав тонкий покров льда.
Сегодня кыраны наслаждались волей, особенно остро ощутимой после десяти дней пребывания в темных и сырых землянках, вырытых у зарослей приморского камыша. В день они получали одну лепешку и одну пиалу холодной воды — так порешил Ерназар, чтобы лучше закалить соколов, будущих защитников каракалпакской земли… Сегодня с утра он вывел шестьдесят своих джигитов, разделенных на десятки, в степь и устроил состязания между ними.
Во время скудного обеда они тоже сидели по группкам, вместе со своими десятниками. Лица у всех исхудалые, бледноватые, но оживленные и улыбающиеся. Ерназар зорко всматривался в воинов и, к своему удовольствию, видел молодой блеск в их глазах, слышал задорные шутки и смех.