Выбрать главу

Пока они устраивались в кресле у стены напротив, Таннер наконец-то понял: Берил жила в ожидании чего-то подобного уже очень давно.

* * *

Есть такая штука, которую называют виной выжившего: это когда ты что-то пережила, а другие — нет. Месяцы, годы или целая жизнь вопросов: почему я? Что во мне особенного? Что я такого сделала, из-за чего, в отличие от остальных, заслужила жизнь?

Вот только я этой вины не ощущала. Просто научилась очень хорошо о ней врать, чтобы люди не думали, что со мной что-то совсем неладно. Большинство докторов на это купились. Один меня раскусил. Честно говоря, это было облегчением… хоть с кем-то мне не приходилось притворяться.

Странно, но вместо этого я гадала, почему мне нельзя было пройти этот путь до конца, как девяти предыдущим детишкам. Почему я должна была остаться здесь, застрять в этом мире страданий? Бывали времена, когда я им завидовала. Они не знали, чего избежали, и порой мне казалось, что это было благом.

Если Уэйд Шейверс сказал мне, что было бы лучше, если бы я не родилась, значит, и остальным он, скорее всего, говорил то же самое. И всем им повезло больше, чем мне. Позже я стала представлять, как они лежат в своих тайных могилках в леске рядом с его домом, совершенно не чувствуя, что внутри у них копошатся жуки и черви. Когда поисковые команды откапывали их, они не знали, что происходит, и их души не ворчали — «А это обязательно? Еще пять минуточек, ладно?» — потому что их души были уже не здесь.

Вместо того чтобы оставить прошлое далеко-далеко позади, я не могла перестать думать об этих детях. Мы ни разу не встречались, но у нас было столько общего. Все наши жизни пришли к одной и той же точке, повторявшейся снова и снова.

Они стали мне такими же родными, как Таннер. Семь девочек и два мальчика, два милых маленьких мальчика. Я хотела узнать о них все, что смогу, но узнавать было почти нечего. Никто из них не успел толком пожить от колыбели до могилы. Даже самая старшая из нас едва-едва пошла в школу. Все мы любили кукол, игры, раскраски, «Улицу Сезам» и «Могучих рейнджеров».

Мы все были примерно одного возраста, когда Шейверс нас похищал, но со временем с моим восприятием случилась странная перемена. Все они остались прежними, а я повзрослела. Поэтому теперь я была им старшей сестрой. Я могла представить себя старушкой, седовласой и морщинистой — если я протяну столько лет, — за которой до сих пор таскается выводок братьев и сестер, так и не доживших до второго класса. Они будут ходить за мной хвостом всю мою жизнь. Было бы лучше, если бы никто из нас не родился, но мы родились, и после того, что с нами случилось, я одна должна была жить за всех.

Поэтому я ими заинтересовалась. Если бы я занималась в университете социологией, то могла бы взять это в качестве задания: «Проект „Выжившая“».

Охотнее всего со мной разговаривали матери. Отцы — те, кто остался в семье, — не слишком. А может, они и хотели бы поговорить, но затвердевшее горе сделало их неспособными выразить что-нибудь, кроме самых простых жалоб на эту тяжесть в сердце, на этот камень, который все никак не выйдет.

А вот мамочки? О боже, да. Стоило мне представиться им на пороге, как они приглашали меня в дом и обнимали, будто давно потерянную родственницу. Сначала я боялась, что они будут ненавидеть меня за то, что я не умерла, но ни с одной этого не случилось. Я была чем-то вроде живой связи с самой страшной и дорогой из их потерь. Я была человеческим потенциалом, который продолжал реализовываться; будущим, которое могло бы у них быть.

В каждом случае у меня создавалось впечатление, что все их родственники и друзья, все знакомые готовы были какое-то время их утешать, но потом достигали предела, за которым не хотели больше об этом слышать. «Пора отпустить прошлое и жить дальше, тебе не кажется?» Я была поражена тем, что эти девять женщин так и не собрались вместе, чтобы организовать собственную закрытую группу поддержки.

И тут появилась я, вся внимание, желающая узнать все, что они готовы были поведать о потерянных дочери или сыне. Они говорили столько, сколько я слушала. Я слушала столько, сколько они хотели говорить. Их детки оставались для них если и не живыми, то ощутимо присутствующими, и ни одна из матерей не хотела, чтобы было иначе.

Да — куклы, игры, раскраски, «Улица Сезам» и «Могучие рейнджеры»… но кроме этого мне рассказывали еще и о черточках, отличавших каждого ребенка от других.