Казалось, что, глядя сквозь лобовое стекло на мир, несущийся нам навстречу со скоростью семьдесят миль в час, Бьянка на самом деле его не видит.
— Ох эта Бьянка, — проговорила она с акцентом, которого я от нее прежде не слышала. — Такое loco[6] воображение.
Как же легко нанести эту рану своей дочери. Ха-ха, очень мило. А теперь давай-ка повзрослей и выкинь из головы все эти дурные идеи, а то другие детки не будут с тобой водиться.
— Этот образ того, как все должно быть на самом деле, так меня и не покинул. Даже когда я родила Сороку. Я была вне себя, когда в первый раз увидела ее и взяла на руки. Кровь и слизь меня не напугали, но… — Бьянка сдвинула брови в мучительной попытке понять, что же с ней не так. — Две руки, две ноги. Везде по десять пальцев. Вроде как положено чувствовать облегчение, когда видишь, что твоя дочь идеальна. Может, я его и ощутила, но в глубине души все равно была разочарована. У меня даже сердце защемило. Все эти месяцы, чувствуя, как она растет во мне, я думала, что у нее будут…
Бьянка не смогла договорить, и я прикоснулась к ее руке, давая понять, что это необязательно. Даже наедине с подругой нелегко признаться, что ты надеялась родить ребенка с ластами, не опасаясь серьезно ее напугать.
— Я винила Грегга, — прошептала она. — Я хотела рожать в воде, а он мне не позволил. Но я люблю ее. Кто бы ее не полюбил?
Бьянке не нужно было меня убеждать, несмотря на все эти разговоры о ластах.
Выехав из Лайонса, она повернула на перекрестке налево, на боковую дорогу к Эстес-парку; когда меня заносило в здешние места, у меня не хватало терпения на то, чтобы ездить этим маршрутом. Холмы окружили нас извилистой чередой вечнозеленых деревьев и красноватых скал. Через несколько миль Бьянка остановилась в местечке настолько живописном, что его впору было печатать на календарях: панорама лугов, гор и сосен. Неожиданно было увидеть здесь церковь, по крайней мере настолько впечатляющую… но Часовню на камне где угодно не построишь.
Похожая на миниатюрный собор, она стояла на мощном скоплении валунов, основание которого с одной стороны обхватывал заросший пруд, похожий на половинку рва. Стены часовни были сложены из неправильной формы камней, идеально прилегавших друг к другу, и возносились прямо, уверенно и высоко к свесам и скатам крыши. В другом месте, в другом времени она казалась бы крепостью, погубившей тысячи облаченных в кольчуги захватчиков. Но узкие полосы витражей говорили о совершенно ином крестовом походе.
Идея церквей всегда нравилась мне больше, чем то, что в них на самом деле происходило… все эти поклонение и самобичевание и оглупление учений до такой степени, что они выходят за пределы человеческого понимания.
Но эту церковь я могла полюбить.
— Мы будем заходить внутрь?
Бьянка покачала головой.
— Не сейчас. На обратном пути можем заглянуть, если тебе нужно.
«Нужно»? Интересно.
Это был хороший день для прогулок на природе. Со стоянки мы свернули в сосновый бор, спускавшийся с далеких склонов и оканчивавшийся у самой церкви. Звуки оставшейся позади дороги стихали, а Бьянка вела меня все глубже, в тишину леса, где пели птицы, а усыпанную шишками землю укрывал мягкий ковер гниющих иголок.
Единожды проведя пальцами по грубой коре, я решила больше так не делать. В декабре мы приносим домой хвойные деревья — обычай, подаренный миру моими предками, теплый и уютный. Но здесь, на природе, я вспомнила, что эти деревья неприветливы, не похожи на дубы, клены и тенистые плакучие ивы. Они колются, и царапаются, и истекают смолой, как будто это дополнительный способ покарать тебя, если ты смог увернуться от веток.
Бьянка показала мне укромную, залитую солнцем полянку, где они с Греггом пять лет назад расстелили покрывало для пикника. Чуть погодя ей захотелось прогуляться, зайти глубже — это было даже не желание, а зов.
Она с радостью подчинилась ему. Недавно, в часовне, Бьянка вознесла благодарность за беременность и попросила кого-нибудь, кто мог ее услышать — Бога или святого, — направить ее и прогнать из головы эти странные настойчивые мысли. Помочь ей стать настоящей матерью, нормальной и не раздираемой противоречиями.
«Может, так она и начинается, — подумала Бьянка. — Материнская интуиция — может быть, она начинается вот с такого ощущения».
Если бы она не послушалась, интуиция могла покинуть ее навсегда. Бьянка хотела пойти одна, но Грегг не желал об этом слышать и потащился следом, главным образом чтобы ей угодить, однако глубинную свою мотивацию она все равно от него утаила.