– Храмы то порушили совсем. А кто рушил? Кто? Сами же… И не отмолишь-то грех такой, – подхватила вторая бабуля. – Матушка Фрося говорит, что Антихристово время наступает… Сказано в Евангелии, что когда придет человек с черным ликом и в черных одеждах, то кровь прольется по земле, – с придыханием говорила она. – Орда проклятых филистимлян придет с запада…
– Икона Богородицы даже замироточила. Сказывают, как начали читать «Отче наш…», так капельки кровушки на ее глазках и появились, – голос второй перешел на шепот. – А потом голоском она своим ангельским запела осанну…
И вскоре уже забыв этот перехваченный кусочек разговора, ты наслаждаешься жарким летним деньком, безоблачным небом и прохладной водой протекающей невдалеке речки. Однако вечером ты вновь и вновь вспоминаешь этот последний разговор и что-то иррационально страшное и чужое наполняет твою душу, заставляя тебя вздрагивать в ночной тишине от любого шороха.
с. Старая Падь
Заброшенная покосившаяся избенка, крыша которой от времени и непогоды уже давно пришла в полную негодность. Кирпичная труба едва выглядывала из-под кривой шапки бурой соломы.
Палисадник возле дома густо зарос сиренью, придавая избе с выбитыми окнами вид давно не стриженного хулигана. Плотные лапы кустарников, переплетенные друг с другом, почти полностью закрывали тропинку, которая когда-то вела к крыльцу дома.
Однако если же сойти с этой тропки и не побоявшись протиснуться сквозь густой кустарник и стеной стоявшие одеревеневшие стебли крапивы, то можно было увидеть уютную полянку. Это было небольшое пространство хорошо вытоптанной травы, в центре которого стоял перевернутый деревянный ящик с кучей какой-то бумаги на нем.
Я осторожно отодвинул большую ветку сирени и вновь, уже не помню в какой раз, посмотрел на проселочную дорогу, которая вела в сторону железнодорожной станции.
– Черт побери, – раздосадованно прошипел я, опять никого там не обнаружив. – Этот алконавт Колян уже давно должен был вернуться. Неужто этого горе-тракториста повязали в городе с моими письмами? – признаться, от такой мысли у меня все похолодело внутри. – Этот ведь дурень сразу меня сдаст… Б…ь, никому нельзя даже простейшего дела доверить.
Да, я все-таки решился громко заявиться о себе и назвать вслух ту самую Дату! Именно поэтому я уже второй день сижу в этом облюбованном мною логове с самого утра и до вечера, обложившись тетрадными листками и серыми почтовыми конвертиками.
Вчера я полдня буквально в поте лица корпел над первой партией писем, адресованных почти двум десяткам первых лиц. Достоверно не зная особенностей функционирования советской почты в общем и системы перлюстрации корреспонденции в частности, я решил особо не мудрить. «Кто его знает, всю эту машину? А вдруг какой-нибудь излишне впечатлительный товарищ что-нибудь накосячит, и письмецо до Самого не дойдет? А значит, надо подстраховаться…» Словом, я решил настрочить десятки писем в редакции крупнейших газет, областных управлений НКВД и, естественно, самому товарищу Сталину и поднять самую настоящую волну, чтобы слухи о начале войны прошлись по самым верхам страны. Потом же, согласно своим собственным законам жизни, эти слухи, многократно усилившись, должны были дойти и до самого низа. «Надеюсь, потом, когда наступит день Х и придет большая серая немецкая задница, это знание спасет хотя бы кому-нибудь жизнь».
Всю первую партию писем конспирации ради я запаковал в несколько конвертов. На лицевых конвертах я надписал адреса крупных советских газет и за литр вонючего самогона договорился с Колькой-трактористом, что он их в городе в почтовые ящики бросит. Именно эти надписанные сверху адреса должны были сыграть роль маскировки для любого слишком любопытного. Самому Николаю, если честно, было вообще до лампочки, кому и от кого эта увесистая пачка писем адресована…
Во внутренних же конвертах примерно в половине случаев я написал совершенно иные, грозные адреса: «Москва, Кремль, т. Сталину. Лично в руки!», «Москва, Кремль, т. Берии. Совершенно секретно», «Минск, НКВД. Не вскрывать», «Киев, НКВД. Не вскрывать». Не сомневаюсь, что главные редакторы газет дальше сделают всю «грязную» работу за меня и отправят письма именно туда, куда мне и надо.
– Нет, Колян же самый натуральный дурак, а таким чертовски везет, – я вновь высунулся из своего убежища. – Он все сделает, как мы и договаривались. Ведь знает, собака, что это не последняя моя просьба, подкрепленная драгоценным для него пойлом.