— В тюрьме? — удивился я.
Наклонился поцеловать ее, и, перед тем как наши губы встретились, она спросила:
— Когда у тебя встреча с Дикки Поупом?
— Сегодня после обеда? Нет, завтра. — По правде говоря, я не помнил. — Инструкции?
— Будь самим собой. Будь тем мужчиной, за которого я вышла замуж.
Наши губы встретились.
— Так кем из двух? — спросил я. — Определись.
За ночь на двери корпуса современных языков появилось два объявления: одно — об ослином баскетболе, администрация против преподавателей, на следующей неделе, второе — об отмене запланированных на утро субботы учебных стрельб для резервистов. Причина? Патроны не подвезли. Эти два объявления наглядно демонстрировали, насколько университет изменился с тех пор, как двадцать с лишним лет назад здесь появился молодой, бородатый, радикально настроенный преподаватель английской литературы Уильям Генри Деверо Младший. В ту пору такие объявления были немыслимы. Теперь трудно себе представить, чтобы кого-то они возмутили. ЦРУ вербует сотрудников прямо в кампусе; доценты и профессора седлают одетых в памперсы ослов и устраивают пародию на спортивную игру, на учреждения высшего образования, где предположительно царит интеллектуальная жизнь, и на самих себя — корабль их достоинства давно отчалил. Лично я предвкушал этот матч. Верхом на осле ни возраст не помеха, ни проблемы со скоростью. Да я хоть из жопы пульнуть мячом могу.
— Конечно, можешь, — раздался голос у меня за спиной.
Я обернулся и увидел Майка Лоу, мужа Грэйси, — я загораживал ему дверь. Значит, так оно и есть: я разговариваю сам с собой и этого не замечаю.
— Симпатичный нос, — сказал Майк.
Лоу — сутулый, с всклокоченной бородой — самый угрюмый на вид обитатель нашего кампуса, а конкурс тут немалый. Мы смотрели друг на друга — двое смущенных мужчин среднего возраста, каждый подозревал, что должен извиниться перед собеседником. Глупо, если подумать. Майк не может отвечать за поведение женщины, с которой состоит в браке. И если я повздорил с Грэйси и довел ее до того, что она применила ко мне насилие, то извиняться мне следует перед ней, а не перед ее мужем. И все же вот мы стоим, охваченные общим — скукоженным — чувством. Впрочем, у мужчин нашего возраста почти все эмоции такие — скукоженные.
— Говорят, я сам напросился, — признал я.
— Мне сказали то же самое, — сообщил Майк. — На твоем месте я бы поостерегся. Мне кажется, она вышла на тропу войны.
Я кивнул. Мы пожали друг другу руки. С какой стати понадобилось пожимать друг другу руки — загадка и для меня, и для Майка Лоу.
— Загляни вечером, в бильярд сыграем, — пригласил он, как делает всегда при случайных встречах.
Последние пять лет Майк обустраивал подвал своего дома, установил там бильярдный стол, мишень для дротиков, музыкальный автомат с песнями пятидесятых годов и бар. Ходят слухи, что он постоянно держит в запасном холодильнике бочонок пива, и о его одиночестве можно судить по тому, что вопреки всем этим приманкам очень мало кто из коллег готов составить компанию этому страдающему от серьезной депрессии человеку.
— У меня теперь отдельный вход, — добавил он, еще одна грустная приманка. Я могу заглянуть к нему, не наткнувшись на его жену, вот что он хотел сказать. Да, мне следовало бы его навестить. Я же был шафером на его свадьбе — как давно? Пятнадцать лет прошло или больше? Теперь он именует тот день Черной субботой.
— Как дела внизу? — спросил я. На этаже под кафедрой английского языка и литературы располагаются французский, испанский, немецкий, итальянский и классические языки.
— Чушь, вздор, злоба и всякая фигня, — ответил он. — Как и у вас.
— В Ватикане побывал? — спохватился я, вспомнив, что Майк возглавляет направление испанского языка. — Список составить велели?
Он покачал головой:
— На испанском нас всего трое. Я слышал, у Сергея была приватная встреча, но он все отрицает, хрен.
Сергей Браха — глава кафедры иностранных языков, которая состоит из одного-единственного отделения.
— А ты что думаешь?
— Я бы не удивился, — вздохнул он. — У Грэйси и сомнений нет. Может, она что-то знает, она лижет задницу Засранцу Дикки.
— Слава богу, ты и я чисты, — сказал я, придерживая дверь, чтобы он мог пройти.
— Только в итоге торчим перед закрытой дверью и разговариваем вслух, когда рядом никого нет.
В этот час коридор на этаже английского языка и литературы пуст, в кабинетах темно, нет никого, за исключением тех преподавателей, кому навязали пару в восемь утра, и Финни, который требует ставить его пары в восемь утра пять дней в неделю из семестра в семестр. Тедди и Джун видят в этом требовании еще один симптом глубокой извращенности Финни, но я знаю, что дело не в этом. Он во многих отношениях самый рациональный член нашего безумного оркестрика — по крайней мере, если согласиться с теми предпосылками, из которых он исходит. Забирая первые утренние и последние дневные пары, навязывая студентам обязательное посещение и посвящая первые три недели занятий разбору видов и подвидов определительных придаточных, Финни каждый семестр уполовинивает свою нагрузку. На второй неделе студенты начинают дезертировать, и к концу семестра в семинаре остается семь-восемь человек из положенных двадцати трех. Таков, утверждает он, если ему предъявляют претензии, итог подлинных университетских стандартов, применяемых со всей справедливостью.