И ничто не мешает нам предположить, что именно монахине, которой была предоставлена свобода выбора, мадемуазель Шанель обязана именем Габриэль, которое по-древнееврейски означает «сила и могущество» и которое, если верить ономастике, приносит носящим его женщинам прочную славу.
IX
Жизнь в Сомюре
Предстоящий год станет исключением в жизни Жанны и двух ее дочерей, это будет единственный год, который они проведут вместе не в дороге. И нет сомнений, что в этот год они постоянно проживали в Сомюре.
Хотя Альбер Шанель и поселился в винном крае, но продавцом вина, несмотря на свое желание, так и не стал. Он по-прежнему был всего лишь бродячим торговцем, скитался в двуколке с ярмарки на ярмарку, с рынка на рынок и жил в ожидании воображаемого финансового успеха. Именно Жанне он обязан тем, что у него был очаг и кров, именно она помогала ему всякий раз, когда он возвращался домой. Но едва наступала весна, как Жанна, для которой преданность и любовь были неразрывно связаны, вновь бралась за работу под началом Альбера, и все чаще торговцы и постоянные покупатели видели сомюрских любовников за прилавком.
Двум маленьким девочкам жизнь на свежем воздухе идет на пользу. Жюлия начинает ходить, Габриэль не так давно отняли от груди, что же касается Жанны, то работа и беременности пока не изнурили ее, она хорошая нянька, хорошая мать и рассудительная подруга.
На фотографиях Эжена Атже, бродячего артиста, которые несколько лет спустя он посвятит другим бродягам, уличным ремесленникам, мы видим женщин, похожих на Жанну так, что и не отличить, видим в мельчайших деталях рынки и торговые ряды, насквозь продуваемые ветром, где Габриэль провела первые месяцы своей жизни. Бесполезно обращаться к нашему воображению, ибо на пленке Атже есть все, зафиксированное навечно. Этой женщиной — худенькая фигурка, застывшая возле корзин, поднятое к прохожим загорелое лицо, дремлющая на руках крохотная дочурка — этой женщиной могла быть Жанна, это она держит задремавшую Габриэль, это ее скромно стянутые волосы треплет ветер, и выбившиеся пряди ореолом окружают лицо, это ее круглый крестьянский пучочек волос на затылке, тиковая юбка, кофта из выцветшего ситца, отложной воротничок, прикрепленный завязками, широкие рукава, охваченные маленькой оборкой на уровне локтя.
Эта фотография рассказывает нам о детстве Габриэль больше, чем любые подробные описания. Так жили и выглядели только Жанна и люди одного с ней положения. На улицах в те времена, за исключением, быть может, чесальщиц матрасов, стригальщиц собак и бродячих цыган, не было женщин, занимавшихся столь же нищенским трудом, как Жанна. Вглядитесь в фотографии Атже, посмотрите глазами фотографа, какой хвастливый вид у разносчицы хлеба в накрахмаленном фартуке, как уютно чувствует себя продавщица цветов в кофте и чепце, как тепло укутаны ее плечи сложенной вдвое шалью. Тогда как Жанна… Вся нищета заканчивающегося XIX века сосредоточена в этой сидящей на земле женщине, предлагающей свой жалкий товар, и изменить этого нельзя.
Нищета Жанны сквозит в уклончивом, разоблачающем взгляде, в улыбке, которая и не улыбка вовсе, — через двенадцать лет, при выходе из шахт, английские мальчишки-рабочие будут так же принужденно улыбаться братьям Люмьер, — ее нищета в усталом движении руки, застывшей на краю корзины, в фартуке, провисшем под тяжестью младенца, которого не на кого оставить и которого постоянно приходится таскать с собой, в голодных глазах этого ребенка, его криках, усталости, сонливости… А за первым ребенком — сразу же второй, снова голод, снова крики, после Жюлии — Габриэль. Но кое-что нам все же придется вообразить: как влиял на ребенка, как ласкал его невинное тельце чудный свет Сомюра, преображавший все вокруг… И наконец, замечу, что, сколь бы невероятным это ни казалось, на будущее этой девочки неумолимым образом повлияет то, что ее современникам представлялось пороком, — нищета ее семьи.
К бедности в ту эпоху относились с презрением.
Какой будет жизнь Габриэль? Мне скажут, что, заговаривая об этом, я предвосхищаю события. Мне скажут… Впрочем, неважно, что скажут, ибо в облике Сомюра, каким он был в день рождения Габриэль, угадывается вся ее будущая жизнь. Судите сами… Посмотрите, как жили, ничего не зная друг о друге, люди, составлявшие город, бывшие Сомюром в 1883 году, люди, которых не видит маленькая девочка, заснувшая у материнской груди. Прислушайтесь к жужжанию рынка, к ежедневным крикам торговок, убаюкивавших ее, прислушайтесь к нетерпеливому дыханию привязанных к двуколкам лошадей, к постоянному, ежечасному веселому позвякиванию шпор господ офицеров, одолевающих каменистые мостовые Бальзака. Посмотрите на них, как довольны они собой и своими сапогами. А вот иностранные курсанты, прежде всего русские, молодые Крезы, которые в один прекрасный день станут конными гвардейцами Его императорского величества. Полюбуйтесь, какие сказочные суммы, ошеломлявшие почтовых барышень, пересылались каждый месяц в Сомюр из Петербурга беспокойными матерями, поприсутствуйте на конкурсе по битью бутылок — шампанского, сударыня! — которые молодые люди даже не давали себе труда открыть, долго об этом будут помнить в кафе «Ренессанс». А вот и французы. У этих на уме только лошади и любовницы. Если бы уснувшая малышка высунула нос из пеленок! Возможно, она заметила бы коляску одной из этих… Посмотрите на сомюрских куртизанок, взгляните на них. Лучше пасть мертвым на поле брани, чем оказаться живым в постели одной из этих женщин. Семьи трепетали. А если молодой человек увлечется не на шутку? Дай Бог, чтобы в момент отъезда из Сомюра он смирился с необходимостью порвать свою связь. Его подбадривали, старались облегчить ему задачу. Что ты, что ты, мой мальчик, на этих женщинах не женятся. И он уступал любовницу товарищу, который обеспечивал покинутой тот же образ жизни и ту же коляску, обычно так и заканчивались сомюрские идиллии. После чего беспокойство утихало, и свахи снова принимались за дело.