Через несколько месяцев она слегла. Дело было зимой. Болезнь, которой она страдала, походила на сильную простуду. Жанна задыхалась, порою теряя сознание. Но не требовала ни помощи, ни лечения. Самое главное — ничего не стоить, не быть причиной расходов и неприятностей. Болезнь, обострение которой, несомненно, вызвал бронхит, пугала ее только потому, что угрожала ее семейной жизни.
16 февраля 1895 года, после многодневной лихорадки и приступов удушья, ее нашли мертвой. Умершей от истощения. Умершей надломленной. Ей было тридцать три года.
Ее муж был в отъезде.
Присутствовали ли при агонии ее маленькие дочки? Поскольку Габриэль никогда не говорила о смерти матери, этого никто никогда не узнает.
Последние формальности выполнил Ипполит, молодой деверь Жанны.
Таковы были обстоятельства смерти матери Габриэль Шанель.
III
Растерянность воспитанницы Шанель
Смиримся с тем — хотя на недостаток свидетелей этих лет жаловаться не приходится, напротив, — что у нас мало точных фактов, относящихся к десяти годам между смертью Жанны в Бриве и началом карьеры ее дочери Габриэль в Мулене. Свидетели всегда упорно молчали, сопротивляясь малейшим попыткам что-либо выяснить и уточнить.
Что хотели скрыть кузены, которым было известно, какие невзгоды выпали на долю девочки? Чем объяснить молчание близких родственников Габриэль?
Несомненно, подобные недомолвки были проявлением крестьянской мести. Нечто вроде: «Она ничего не сделала для нас, и мы ничего не сделаем для того, чтобы ее лучше узнали». Ибо, разбогатев, Габриэль нисколько не заботилась о родных, и они охотно сходились на том, что не любили ее.
Возможно также, что детство Габриэль казалось ее семье слишком мрачным, чтобы о нем рассказывать. Разве не предпочел Стендаль умолчать о некоторых моментах жизни Жюльена Сореля? О годах в семинарии, например. «Современники мои, которым кой от чего приходится страдать, не могут вспомнить о некоторых вещах без ужаса». От этого ужаса нет спасения… Все честные люди испытывают его перед лицом детей, у которых украли детство под тем предлогом, что хотели спасти их, воспитать, выучить, вылечить или помешать им дурно вести себя. Жан Жене уточняет его причины, когда, вспоминая о своей судьбе, пишет: «Мы останемся вашими угрызениями совести» («Ребенок-преступник»).
Так и Габриэль была предметом то мести своих родных, то их угрызений совести, и в силу обеих этих причин мы никогда точно не узнаем, как ее воспитывали.
Если мы хотим понять, какой была юность Габриэль Шанель, у нас нет иной возможности, как только внимательно сравнить между собой крайне противоречивые версии, сообщенные ею самой. Тогда удается выделить, а затем проанализировать редкие константы, вокруг которых группируются элементы истины. Ибо мы знаем, что Габриэль Шанель, пытаясь придумать себе прошлое, смирялась с необходимостью использовать то здесь, то там подлинные факты — чтобы было похоже на правду.
Одна из таких деталей — конная повозка.
Не приходится сомневаться, что именно в двуколке, которой правил отец, двенадцатилетняя Габриэль Шанель покинула город, где умерла ее мать. Ни разу в этом пункте она не противоречила себе и рассказывала об этом так, что было ясно — она говорит правду.
Слушая ее, можно было догадаться, что речь идет об одном из важнейших событий ее жизни, что в памяти ее навсегда осталось воспоминание об этом скорбном дне, о дороге, по которой она удалялась от Брива в сторону гор, под стук копыт бегущей рысцой лошади.
Но на этом искренность Шанель кончалась, и начинались сплошные измышления в духе романов с продолжением.
«Мои родители терпеть не могли неряшливости. У них была природная склонность к чистоте, свежести, роскоши, поэтому на нашу упряжку обращали внимание из-за ее изящества, необычного для деревни», — рассказывала она Луизе де Вильморен[4], охотно вспоминавшей о том времени, когда Габриэль Шанель пыталась убедить ее помочь ей написать воспоминания.
И Луиза де Вильморен, которой не удавалось вырвать у нее ни слова правды, приходила в отчаяние.
К большому неудовольствию Габриэль, она отказалась использовать применительно к Жанне выражение «слабая грудью». Более того, слушая рассказы Шанель о комнате с закрытыми ставнями, об огромных черных глазах в пол-лица, писательница сумела разгадать истинную природу болезни, от которой страдала Жанна, и немало гордилась тем, что пробилась сквозь прустовские сумерки к свету истины. Но во всем остальном… Поэтому Луиза де Вильморен очень быстро отказалась от совершенно напрасных попыток заставить Шанель говорить правду. К тому же, встречаясь с современниками Габриэль, сообщавшими ей те или иные сведения, она быстро поняла, насколько несерьезен был миф, переложением которого ей предстояло заниматься.