IV
Аббатство монаха Этьенна
На стенах не было ни одного украшения, ни одной скульптуры. Единственной составляющей красоты были объемы, единственным богатством — голый камень, вся гениальность постройки заключалась в пропорциях.
Таким образом, романская архитектура представала во всем своем совершенстве и нематериальной красе. Какое впечатление произвела подобная обстановка на воспитанницу Шанель, чуткую к окружающему, как и все дети?
Обазинский ли монастырь воспитал в ней строгость, которой она отличалась впоследствии, внушил ей инстинктивное отвращение ко всему, что нарушало чувство меры, научил ее избегать всякого излишества?
Монастырские постройки, возвышавшиеся сбоку от церкви, образованный ими двор, фонтан, выдолбленный в монолитной глыбе и перенесенный сюда ценою невероятных усилий, наконец, плавучий садок, заполненный прыгающим с Куару горным потоком, который за много километров отсюда, из любви то ли к Богу, то ли к его беднякам, неутомимые дробильщики камней сумели заключить в трубу, — все это было сделано горсткой бесправных скитальцев, одетых в грубую коричневую шерсть, покрытых паразитами, таких грязных и нищих, что порою их принимали за бродяг. Обреченные на молчание и одиночество, в XII веке они повиновались одному монаху, это был своего рода Poverello с берегов Дордони, но более суровый и жестокий, нежели святой из Ассизи, ангельского и проповеднического в нем было меньше, это был отшельник и первопроходец, божий безумец, хрупкий, уродливый, лысый, в тридцать лет морщинистый, словно старый бонза, сын народа — Этьенн Обазинский.
Этьенн из Лимузена, основатель многочисленных монастырей, Этьенн Флагеллант, Этьенн босоногий, Этьенн кающийся, осознающий свою недостойность и потому требующий себе занятий самых отвратительных, Этьенн, золотарь и возчик отбросов, Этьенн, считавший себя не Христофором, несущим Христа, но навозом, несущим навоз братьев своих, — сколько раз воспитанница Шанель слышала рассказ об этой образцовой жизни? Отрывки из его жизнеописания читали во время прогулок, в классе, в часы приема пищи, и «Жизнь Этьенна Обазинского», появившаяся в 1888 году и одобренная епископом Тюльским, ценилась монахинями наравне с Евангелием.
Габриэль Шанель никогда не удастся избавиться от влияния этой книги.
В тот период, когда Обазин стал для нее запретным словом, история доброго отшельника порою проскальзывала у нее в разговоре. Она вставляла в рассказ кое-какие упоминания о нем, полагая, как видно, что все это не поддается проверке.
Так, нищенствующие монахи, поражавшие своей неопрятностью, появлялись в воспоминаниях о ее воображаемом детстве. Она описывала их как бородатых, потных побирушек, одетых в лохмотья.
Возникал вопрос, откуда она их взяла. Ее подозревали в том, что от нечего делать она перелагает насыщенные драматизмом сцены какой-нибудь оперы. На самом же деле средневековые монахи не имели ничего общего с «Хованщиной», это были первые соратники Этьенна, нелюдимые строители Обазина… Шанель казалось, что она ни в чем не признается. Она ошибалась. Монахи выдавали ее точно так же, как если бы она открыто говорила об Обазине.
Или, например, Валетта.
Шанель охотно упоминала о печальных каникулах, проведенных вместе с Жюлией и Антуанеттой в монастыре, называвшемся так, просторном и красивом, но летом пустовавшем. Ей казалось, что это название не таит в себе никакой опасности. Никогда там не было монахинь, и к тому же место это не значится ни на одной карте. Откуда же взялась Валетта?
Знать о ней мог только ребенок из Обазина. Монах Этьенн основал там в 1144 году аббатство, от которого почти ничего не осталось, и ни в одном путеводителе, ни в одном сочинении оно не упоминается, за исключением старой книги, затверженной монахинями сердца Марии. Так, считая, что она заметает следы, Габриэль Шанель, сама того не сознавая, выдавала секрет, и именно тот, который пыталась утаить.
Об огромном строении, в котором ей пришлось жить, о просторных залах, заполненных детьми, о часах, проведенных в молитвах, церковных песнопениях, в молчании, в работе в монастырских мастерских, об уроках домашнего хозяйства, о наказаниях, о прогулках, об обучении благочестию — обо всем этом Габриэль не говорила никогда.
Никогда она не рассказывала и о воскресных походах, когда приют отправлялся пешком к вершинам Куару. Оттуда девочки любовались однообразным лесным пейзажем. Насколько хватало глаз — один и тот же зеленый цвет, одни и те же деревья и холмы, а в центре мирного океана плыл их монастырь. Монахини вновь говорили о его секретах: ни на что не похожая колокольня с неправильными сторонами. На полу в одном из коридоров — необъяснимые знаки, таинственная мозаика, каждый из составлявших ее рисунков, запечатленных в камне, был образован повторением цифры, всегда одной и той же.