— Пиццу не бери, — предупредил Максим Максимыч. — Тонкая, жесткая, кусок отрезать невозможно. Будто резину клеем намазали.
Роман, до того и не помышлявший о пицце, затосковал по «Маргарите», щедро политой оливковым маслом из зеленой бутылки.
Максим Максимыч заказал «Цезарь» с креветками, сырный крем-суп и два бокала нефильтрованного пива. Роман, поколебавшись, остановился на драниках «по-новому» и светлом пиве.
— По слухам, здесь один нефтяник обедал и оставил чаевых на сто тысяч, — сказал англичанин. — Нескромно, верно? Официанточка на радостях всем газетам рассказала. Впрочем, это случилось еще до того, как доллар взбесился. Сейчас все прижимистее, нефтяники тоже.
Роман вежливо кивнул. Англичанин расценил жест по-своему.
— Наверное, для москвичей сто тысяч — так себе сумма. Кредит выплатить, коммуналка, продукты, проезд — и все. Поверь, и для меня не запредельная цифра. Школа плюс репетиторство — за три месяца столько же выходит. Я о том, что история с официанткой убеждает, что верить в шару небезосновательно. Это как сказка про Емелю или про Золушку, только с декорациями из рыночной экономики. Чушь, а все равно трогает.
На Максима Максимыча напала словоохотливость, словно язык ему развязала сама мысль о пиве. Вместе с тем он не лез в душу московскому гостю, не выпытывал, с чего тот сорвался из столицы. Собеседник будто не интересовал англичанина.
Когда подоспело пиво, Максим Максимыч произнес тост:
— Чтобы год пролетел без педагогических эксцессов.
Одним глотком он уничтожил треть кружки. Роман счел пиво разливухой, как в типичном сетевом бирмаркете.
— Что вы больше любите из выпивки? — спросил Роман.
— Не буду притворяться — водку. С сибирскими пельменями. Коньяк армянский. С шоколадом.
— И текилу с лимоном?
— Пиво с раками еще вспомни до кучи. Признайся, что не пробовал водку с сибирскими пельменями?
— Ни с какими не пробовал.
— И зря. Привык, наверное, в нерезиновой коктейли через соломинку дуть, — пробурчал Максим Максимыч.
Прозвучало грубо. Собеседник Романа по-ребячески насупился и, не убирая кружку на стол, втянул из нее мутно-коричневую жижу.
— А как насчет виски? — Роман постарался не заметить, как раздражен Максим Максимыч.
— Запутанно, — неохотно откликнулся тот. — Шотландцев пробовал, американцев. Красного «Джонни Уокера» и «Джек Дэниэлза». С ирландцами не знаком.
— Давайте я угощу вас ирландским? — предложил Роман. — Скажем, на Новый год?
— Принимается. Учти, память у меня долгая. «Бородино» наизусть знаю.
И англичанин принялся рассуждать о литературе:
— Мне классический Максим Максимыч, по-честному, не нравится. Не спорю, мужик он крепкий, твердый. Добросердечный при этом, что редкое сочетание. Гармония, какой говнистый Печорин никогда не достиг бы.
— Кроме того, Максим Максимыч не циник и не боится им стать, — сказал Роман.
— Кто такой циник? В твоем понимании? — Англичанин подался вперед, не донеся до рта кружку.
С ответом на этот вопрос Роман определился давно.
— Тот, кто делает вид, что верит в какие-то ценности и побуждает верить в них других людей. Печорин, к примеру. А доктор Вернер не циник, потому что не притворяется, будто верит в ценности. Он скептик.
— Ловко. Тогда школа — обитель цинизма. И цинизм прописан в трудовом договоре. В твоем, кстати, тоже.
— Чем вам все-таки досадил Максим Максимыч?
— Недалекий он. Туповатый, если напрямую. Я не о том, что университетов не кончал и в искусстве не разбирается, что не до метафизических прений ему. Это второстепенное.
— Тогда что?
— Чуткости не хватает ему. Эмпатии, говоря на нашем педагогическом языке. Хотя в разведку с Максим Максимычем самое то ходить.
Принесли сырный крем-суп и драники «по-новому» с тонкой поджаристой корочкой, приукрашенные тремя стебельками петрушки. Англичанин прибавил к своему заказу два нефильтрованных по ноль-пять, для вящей убедительности щелкнув пальцами, и отправился на улицу курить.
Свежий воздух не согнал хмель с лица Максима Максимыча.
Дальше он нес совершеннейшую чушь, рифмовал Емелю с земелей и прогнозировал взлет курса доллара до восьмидесяти. Вылазки с сигаретой на улицу чередовались с походами в сортир. Количество кружек пива Максим Максимыч довел до шести. Он, насколько мог судить Роман, принадлежал к числу тех, в ком алкоголь пробуждал философские наклонности. Такие готовы подогнать базу под самые сумасбродные догадки.
— Хороший писатель схватывает дух эпохи, а гениальный… Гениальный указывает место своего времени среди прочих времен. Отыскивает вечное в текущем. Как бы ты охарактеризовал нашу эпоху, Палыч? Двумя словами? Только двумя?