На шум прибежали взрослые, и среди них мастер Маас. Он, видно, сразу понял, что его любимые ученички опять отмочили какую-то невероятную штуку. Несмотря на жалкое мое положение, это преисполнило меня гордости: вот, сам мастер Маас из-за меня бегом побежал.
— Эй, держись крепче!
Толстый трос шмякнулся перед моим носом в тину и снова забрызгал мне глаза грязью. Измазанными тиной руками я попытался протереть глаза. Безнадежное дело! Впрочем, нет, один глаз все же проморгался. Трос я, к счастью, разглядеть сумел и ухватился за него левой рукой. Правой я крепко обнимал сваю, потому как, отпусти я ее хоть чуть, сразу же ушел бы с головой в болото.
— Держись за трос! Раз-два, дернули!
Трое здоровенных плотников рванули трос на себя. Левую руку потянуло к берегу, правая все еще железной хваткой держалась за пал. Как известно, любая цепь рвется в самом слабом звене. Таким звеном оказалась на сей раз моя левая. Трос выскользнул у меня из руки, плотники кубарем полетели друг на друга, а мокрый грязный конец хлестнул по свежайшей, в сине-белую полосочку, сорочке мастера Мааса. Ни сюртука, ни жилета на нем в этот день из-за жары не было.
Несмотря на свое бедственное положение, я не выдержал и расхохотался. Рот сразу забило тиной. Теперь спасательную операцию возглавил Никель.
— Ханнес, мы придвинем к тебе доску. Лежи спокойно.
Длинная доска медленно поползла по тине; пичпайн[16] первой категории. Дороговато обойдется мое спасение «Шюдеру и Кремеру». На доске лежал трос с петлей.
— Ханнес, — крикнул Никель, — просунь левую руку в петлю. Так, теперь держись за доску.
У любого терпящего бедствие мысли куцые, и выполнять он может в этот момент только короткие, четкие приказы. Никель оказался хорошим человековедом.
— Ханнес, — любому распоряжению в момент опасности должен предшествовать оклик, — отпускай пал и заползай на доску!
Никелю я верил безоглядно. Я отпустил сваю и обеими руками вцепился в кремеровский пичпайн первой категории. Парни из бригады Никеля медленно подтянули доску, а потом с помощью троса вытянули наконец меня на земную твердь.
Теперь команду снова принял Маас.
— Зицман идет с Фоссом к помпе. Никель достает доску.
Прямо в одежде я влез под кран большой помпы, которой на верфи качали воду, и Йохен с полчаса старательно поливал меня, почти до дна осушив колодец. Основную гадость кое-как смыли, но гнилостный дух от моих тряпок был все еще довольно густой.
Потом Маас отправил меня таскать брусья, покуда я не высохну окончательно, а затем снова не пропотею.
Порядки на верфи тогда были суровые. Плотников нередко накрывал врасплох дождь, и они промокали до нитки. Переодеваться в сухое считалось излишним баловством. Лучшей сушилкой было собственное тело. Поэтому старые плотники, как и старые матросы, вечно страдали ревматизмом и ишиасом.
Мой друг доктор Мартенс здесь, в Виктории, полагает, что у прочих людей, которые никогда не были ни на верфи, ни на кораблях, болезни те же самые, да сверх того еще много других, морякам несвойственных. Мне самому уже за шестьдесят, а ревматизма у меня нет. Не иначе как тогда, на Крюкау, целебные грязевые ванны помогли.
Спасение еще теснее сблизило меня с Никелем. Он показал мне множество хитрых плотницких приемов. Без него в первый год на верфи я бы мало чему научился.
— Расчет тут несложный, — сказал Никель, — первый год — ты на побегушках, второй год — учишься, а третий — работаешь, как заправский плотник, только с ученическим жалованьем.
Итак, я с нетерпением ждал, когда наступит второй год обучения. 1 января 1875 года пришло шестеро новых учеников. Теперь обязанность накрывать на стол переходила к ним.
Никель переговорил с Маасом, и меня включили в его бригаду. Тут уж дело пошло всерьез. Я постигал тайны рейнландских футов и английских дюймов и как «последнюю новинку» осваивал сантиметры и метры, только входившие в обиход. Никель хотел, чтобы я разбирался во всем, что делается на верфи.
Запас леса у «Шюдера и Кремера» был свыше трехсот кубометров. Часть бревен вручную распиливали на доски. Два человека, один на помосте над бревном, второй — на земле под ним, тягали вверх-вниз большущую продольную пилу. Вверх-вниз, вверх-вниз. Каждый день с семи утра до семи вечера. А летом — с шести утра до семи вечера, и все вверх-вниз, вверх-вниз. Работа у пильщиков была постоянная, науки плотницкой не требовала, и сами они были местными, эльмсхорнскими жителями. На каждый корабль — а наши корабли были от 20 до 30 метров длиной — требовалось от 50 до 60 кубометров леса. Я научился распознавать различные породы леса и знал, что куда идет. Мог определить, выдержанный лес или «зеленый».
Капитаны, по чьему заказу строились суда, постоянно контролировали, добротен ли лес. Лучшей гарантией хороших качеств судна была тогда профессиональная гордость корабельных плотников. Лес зачастую выдерживался не столь долго, как это было означено в договоре между будущим капитаном и «Шюдером и Кремером». При достаточно хорошем качестве древесины в работу пускали и доски, что «помоложе». Ну, а если уж лес был совсем «зеленым», десятник шел к мастеру Маасу и заявлял протест. Тут уж конторе приходилось доставать лес у других хозяев.
На разбивочном плазе[17] я познакомился с плоскостной разверткой сложных корабельных обводов. Мы хранили там шаблоны шпангоутов и прочих важнейших строительных деталей. Дерево распаривалось горячим паром и выгибалось, обретая при этом чудесные формы судового корпуса. На глазок и с помощью шаблонов заготовки доводились до высшей степени точности, и начиналась сборка. Своими собственными руками мы создавали настоящие, удивительно гармоничных пропорций корабли!
В основном на нашей верфи строили эверы. Корпус у эвера полный, с плоским днищем. Если в гавани во время отлива эвер сядет в ил, он не ляжет на борт, как это случилось бы с судном, имеющим острый киль. Полный корпус обеспечивает также незначительную осадку при весьма вместительном трюме.
По верфи разнеслась новость. Капитан Келль заключил контракт с герром Кремером. После подписания договора капитан частенько наведывался на верфь вместе с герром Кремером. Ему хотелось посмотреть место, где возникнет его новый корабль. Большинство капитанов были одновременно и владельцами судов, но, как правило, не единственными: в пай вступали их родные и знакомые. Эвер вообще считался хорошим капиталовложением.
Спустя некоторое время контора передала мастеру Маасу чертежи. Маас пришел с ними на плаз и долго совещался с тамошним начальством. Когда единство по всем вопросам было достигнуто и плазовая бригада полностью разобралась в чертежах, начали переносить отдельные части с бумаги в натуральную величину прямо на просторный пол плаза.
Мы снимали с плаза все необходимые размеры, после чего и начиналась настоящая постройка. Часть плотников изготовляла шпангоуты, другая — ладила на стапеле подставки, на которые потом кладется киль. На кили шел в основном красный бук. Брусья из этого дерева были короче проектной длины корабля, поэтому киль пришлось делать составным, намертво скрепляя между собой отдельные его части стяжными болтами и скобами. К килю с помощью угольников-книц прочно крепились фор— и ахтерштевень. Теперь уже было видно, что строится действительно корабль, а не какаянибудь там сухопутная телега.
На следующий день мы начали установку шпангоутов.
— Корабль устроен как человек, лежащий на спине, — сказал Никель. — Киль — хребет, а шпангоуты — ребра.
Наконец шпангоуты были установлены, и тут настал великий час мастера Мааса. Он дотошно прощупал весь набор, промерил толщину и кривизну шпангоутов и отметил места, требующие доводки. Потом лучшие плотники теслами — плотницкими топорами с поперечным клинком — старательно выбрали все эти лишние толщины и неверности. Не спеша выбирали, с предельной аккуратностью: ведь от плотницкого мастерства зависели в дальнейшем и внешний вид, и ходовые свойства эвера.
17