Ей казалось, она очутилась дома слишком быстро. Она медленно подошла к нему, наступая на каждую трещинку на тротуаре. Пятка, носок, пятка, носок. Она смотрела на свою обувь: кожаные коричневые туфли со шнуровкой. Один носок был потерт. Надо бы его начистить. А тротуар; такой захватывающий. Когда она в последний раз замечала, что в трещинах на нем растут ярко-зеленые трава и мох? Она когда-нибудь обращала внимание, что некоторые камни отличались по цвету от других: были песочно-коричневыми, а не серыми? Она стояла перед своим домом, глядя на него с подозрением. Что-то поменялось? Неужели он немного сместился с того момента, как она ушла в школу утром? Наверняка он за это время принял другую форму, различимую не измерениями, а только самым проницательным взглядом. Ей непременно стоит обойти квартал по кругу и вернуться к дому снова, застав его врасплох.
Она начала идти. И остановилась. Обернулась. За ней не следят? Один из соседей или кто-то внутри ее собственного дома? Она вернулась на несколько шагов назад и снова остановилась. Ей неожиданно захотелось обежать вокруг дома и показалось, что эта необходимость поглотит ее. Она потерла глаза костяшками пальцев, пока не увидела красно-зеленые узоры.
- Я устала от тебя, - сказала она самой себе, открыла ворота и направилась ко входной двери.
Ой, она совсем забыла. До тех пор, пока она не увидела возле входа нагромождение из спортивных сумок, пальто, тканевого мешка и трех чемоданов, она забыла, что вместе с Ронит прилагались предметы, тысячи вещей, каждая со своей отдельной важностью в ее жизни. Что про каждую вещь у Ронит будет история, и насчет каждой вещи у нее будет мнение, громкое и яркое. Эсти стояла, улыбаясь, в коридоре, впитывая в себя все, что было в пределах поля ее зрения и касалось Ронит. Она посмотрела на журналы, книги, карандаши, торчащие из сумок, и попыталась исследовать каждый по отдельности. Ей думалось, что важно запомнить каждую мелочь.
Из гостиной послышался звук движения. Звук опустившегося стеклянного стакана, тихий смех. Звук стульев, отодвигающихся от стола. Это слишком быстро, она не готова. Есть время убежать? Нет. Дверь гостиной открылась.
И там была Ронит. Она была такой, какой ее помнила Эсти, и не только. С одного взгляда было понятно, что она больше здесь не жила; она была как неожиданно найденный экзотический цветок, пытающийся пробиться через тротуар. Она была жизнерадостно величественна, одетая, как женщина из журнала или с плаката: большая грудь, затянутая под пуговицы красной рубашки, изгибы ее тела, подчеркнутые длинной черной юбкой. Эсти смотрела, поглощая это зрелище, сначала засматриваясь на один элемент, потом на другой. Да, это Ронит. Черные глаза, черное каре, темная кожа, полоска красной помады и неодобрительная улыбка.
- Эсти, - сказала она. – Рада тебя видеть.
Эсти вдруг почувствовала себя перегруженной необъятностью событий. Она здесь. После такого долгого времени. Здесь. Ронит видела Довида, знает, что он женился. Нужно что-то сказать об этом, дать какое-то объяснение. Она чувствовала себя рассеянной. Ронит смотрела на нее. Ронит, здесь, смотрела на нее и прекрасно видела, что Эсти морщит лоб и дергает плечами, как будто пытается избавиться от кожного раздражения. Пора было уже что-то сказать. Требовалось объяснить всю ее жизнь. Привести причины всему, что произошло за последние восемь лет. Что она могла сказать, что объяснило бы все это? Наконец, она решила.
- Ронит, - сказала она. – Извини. Извини, пожалуйста. – Сожаление, пропитавшее кожу. Ронит спросила:
- Что?
Довид выручил ее. Она совсем забыла о его присутствии. Он предложил им поужинать. Может, нужно было что-то подогреть? Это крайне неправильно, вдруг подумала она. Это должен был быть пышный пир, тридцать блюд, венки из цветов, сорбеты между блюдами, двадцать видов курицы и сорок разных рыб. Она разогрела говяжье рагу из морозильника и подала его с овощами и рисом.
- Извини, - сказала она снова.
- Эсти, - сказала Ронит с уже набитым ртом, - может, ты прекратишь извиняться, сядешь и поешь? Это очень вкусно.
Она была потеряна. Она не могла придумать, что сказать, кроме извинений. Она заметила, что кувшин с водой опустел, и отнесла его на кухню.
- Ты же знаешь, ты не должна нас обслуживать! – крикнула ей вслед Ронит, оставаясь на месте.
Ронит и Довид говорили о синагоге, о планах на будущее.
- Итак, я помню, что ты говорил, Довид, но только между нами, - сказала Ронит, помещая рагу на свою тарелку, - они хотят, чтобы ты был новым Равом, да? – Она улыбнулась одной стороной рта. – Что скажешь, Довид, хочешь быть новым лидером?
- Что? – Довид казался удивленным. – Нет, нет. Я не… В смысле, это не… Я имею в виду… - Он яростно потряс головой. – Они найдут кого-то более подходящего для этой роли. Мы не… В смысле… Не будем, правда, Эсти?
Эсти продолжала молчать. Ронит улыбнулась:
- Запомни мои слова, Довид. Ты будешь их главным кандидатом.
Эсти гоняла еду по тарелке. Она не могла заставить себя ничего съесть, но надеялась, что остальные не заметят. Она знала, что должна что-то сказать. Она мысленно выбирала и отметала темы для разговора. Можно ли обсуждать еду? Нет, Ронит не заинтересуют домашние дела. Синагогу? Довид в этом больший эксперт. Школьных учителей? Нет, нет, точно не это, но может школу?
Довид сказал:
- Я слышал о молодом парне из Гейтсхеда, вообще-то, талантливый ешива бохур…
Эсти вмешалась.
- Ронит, помнишь старые научные кабинеты в школе?
Ронит и Довид посмотрели на нее. Ронит ответила:
- Э-э. Да.
Эсти сказала:
- Они сносят здание, вот что я хотела сказать, они его сносят; Д-р Хартог собрал деньги на новое здание, через дорогу. Разве не смешно? Девочкам придется переходить через дорогу, чтобы попасть на урок химии.
Ронит и Довид еще недолго посмотрели на нее.
Эсти быстро встала, почти опрокинув стул на пол. Она подняла свою тарелку и протянула руку за тарелкой Ронит.
- Вообще-то, я еще не совсем закончила.
Эсти моргнула и провела рукой по лбу.
- Нет, нет, конечно нет.
И занесла свою тарелку на кухню. Не имея возможности видеть, она слушала журчащую беседу Ронит и Довида. Она поставила тарелку в раковину слева – раковину для мясной посуды – и включила горячую воду, наблюдая, как жирные остатки начинают отлипать от тарелки. Она опустила правую руку под воду. Она была слишком горячая. Она немного подержала руку в воде. Через какое-то время она вернулась и подала десерт.
***
Довид и Эсти уже давно не спали в одной кровати. Две кровати в их спальне оставались разъединенными уже несколько месяцев, хотя между ними не находилось никаких объектов. Довид, в любом случае, в последние месяцы часто спал в доме Рава, чтобы, в случае чего, помочь старику ночью. Они не говорили об этом.
Эсти часто не могла заснуть. Обычно она лежала без сна, наблюдая за световыми узорами, которые появлялись на потолке спальни от изредка проезжающих мимо машин. В эту ночь она не могла спать. Она думала о Ронит, которая спала прямо за стеной от нее. Она думала, снова и снова, о том, как она выглядела, насколько лучше сейчас, чем в ее памяти, какая она была созревшая, в то время как сама Эсти сжалась. Она поняла, что тяжело дышит. Она не знала, хочет она заплакать, засмеяться или сделать что-то еще, что-то совершенно неожиданное. Она думала о Ронит в соседней комнате. Она осознавала, что желает нечто, чего не должна желать.
Она медленно села на кровати и опустила ноги на пол. Она прошла в другую часть комнаты и мягко произнесла имя Довида. И потом она приподняла одеяла, забралась к нему и возжелала его, а он возжелал ее в ответ.
***
В общем, идя спать, я чувствовала заслуженное спокойствие. От меня– никаких резких движений, абсолютно. Никаких приступов паники, неловких пауз, выкриков: «Эсти! Ты замужем! За мужчиной!» Не хочу сказать, что я была шокирована. Мы с Эсти расстались не лучшим образом, но когда-то у нас все было по-другому, нежнее. Она тогда была другой, не такой странной. Глядя на нее этим вечером, было почти невозможно мимолетно представить девушку, которой она когда-то была, в этой худой, неуклюжей женщине, которой она стала. Только раз или два, когда она сидела, слушая мой разговор с Довидом, я неожиданно видела в ней ту девушку, которую я знала. Это было странно. По большей части она казалась еще одной усталой, выдохшейся домохозяйкой Хендона, и неожиданно, не в ее движениях, а в ее неподвижности я видела ту Эсти, которую помнила. Наблюдая за ее спокойствием, я обнаружила, что четко помню, как она смотрела меня, когда я склонялась над ней, как ее взгляд был намного выразительнее, чем все мои слова. Как будто я могла снова почувствовать ее сладость и все, что между нами было.
Я рано уснула, уставшая после смены часовых поясов, растянувшись на прохладной постели. Мне снилось что-то яркое и блестящее. Что-то связанное с закрытыми ящиками и запертыми дверьми, ключами, отвертками, топорами. Мне снилась ржавчина десятилетней давности, хлопьями отслаивающаяся с петель, и защелки, отодвигающиеся с визгом. В этом было мало смысла – просто цикл бессвязных изображений.
Я проснулась, тяжело дыша от жары. Часы сообщили, что было три часа ночи, мое тело считало, что было десять вечера, а мозг просто недоумевал, где я. Я включила свет и оглянулась. Я ничего не осмотрела прежде чем пойти спать, просто обнаружила взглядом гостеприимную кровать и утонула в ней. Все было старым, потертым и плохо сочеталось. На обоях был какой-то узор из семидесятых с коричневыми и оранжевыми завитками, комод был из коричневого меламина. Я спала на кровати с дряблым матрасом под покрывалом с выцветшим рисунком с героями фильма «Волшебная карусель», которое, я уверена, я видела в последний раз у Эсти на кровати, когда мы были детьми. Мои чемоданы заняли почти все свободное место на полу, к счастью, закрывая ковер: зеленые и синие пятна на сером фоне. Меня не должны волновать эти вещи, я знаю, не должны. Но они меня волнуют.