- Хватит, хватит, Киршбаум, - сказал Хартог. - Довид не должен ничего делать. Просто приходи, как любой другой гость, Довид. Так будет лучше всего.
Хартог казался взволнованным. Красные круги, толкая друг друга, начали выбрасываться на стол через ухо Довида. Он думал о том, почему другие члены совета не видят их, а потом понял: конечно же, они исчезли, как только покинули его тело.
Все началось намного лучше.
***
Утро было чистым, острым и проницательным. Такое часто случалось в дни, когда красная головная боль преследовала его. Небольшой гул в его глазах заверял его в том, что все хорошо. Довид слишком хорошо знал, что происходит, чтобы верить ему.
Находясь в кровати, перед тем, как встать, он сделал вычисления. Его жена лежала, свернувшись, рядом с ним, и две кровати были сдвинуты в одну, хотя он был уверен, что время, позволявшее это, уже прошло. Ее ночная рубашка задралась, обвивая ее бедра. Он окунул лицо в ее волосы, вдыхая ее сладкий аромат. Она шевельнулась, вздохнула и вернулась ко сну. Он обвил рукой ее талию. Ничего, кроме этого, не было возможным, но это уже было хоть что-то.
Кровати были сдвинуты вместе, укрытые одной простыней и составленные в одну, после его возвращения из Манчестера. Он стоял, наблюдая их, несколько минут, размышляя, стоит ли ему прокомментировать или лучше ничего не говорить. Он не мог припомнить, когда они в последний раз спали в одной кровати; может, в первый год брака? Да, скорее всего, тогда. Он решил ничего не говорить. Она тоже ничего не сказала. Довид пришел к выводу, что это к лучшему. Слова бы лишь усложнили этот простой вопрос.
Тем не менее, последующие несколько дней принесли ему радость, которую он принял с опаской. Ему нравилось позволять себе погладить ее по спине или плечу, находясь с ней в одной кровати. Утром того дня, который позже принес ему красную головную боль, она свернулась калачиком рядом с ним, повернувшись лицом к нему, и ее волосы дотрагивались до его руки. Она была так близко, что он мог чувствовать теплоту ее тела и ее дыхание. Оно пахло теплым хлебом. Прошло так много времени.
Довид помнил один случай со дня их свадьбы. Он почти не помнил сам день, только моменты: ужасное пошатывание, когда его поднимали на стуле во время танцев; то, как дрожала его рука, когда он надевал кольцо ней на палец; толпу улыбающихся лиц. Он помнил ее, такую спокойную, рядом с ним. И он помнил те полчаса, что они провели вдвоем, посреди всей этой неразберихи. Таков закон. После свадебной церемонии невеста и жених должны провести какое-то время наедине, и свидетели должны наблюдать, как они заходят в комнату и выходят из нее.
В синагоге рава для этой цели предназначили комнату без окон, служащую хранилищем священных молитвенных книг. Они находились в картонных коробках вдоль стен. В середине комнаты освободили небольшое место и поставили складывающийся стол и два стула. Кто-то догадался оставить пару бутербродов, пластиковые стаканчики и фруктовый сок. Довид помнил, как Эсти переступила через порог комнаты первой, а когда он пошел за ней, один из наблюдающих - дядя Эсти, мужчина лет пятидесяти с небольшими усами - подмигнул ему и улыбнулся. Как будто их связывало какое-то знание, но на самом деле, заметил Довид, их связывала полная противоположность этому. Предназначение комнаты уединения, комнаты ихуда - приватность. Это момент, когда впервые появляется то пространство, созданное мужем и женой, которое навечно существует между ними, и которое принадлежит только им. Его объединяло с дядей Эсти то, что объединяло всех женатых мужчин - знание о том, что существует секретное пространство, что у каждого есть комната, содержимое которой навечно остается скрытым.
Казалось, что платье Эсти заполняло собой три четверти комнаты. Оно едва помещалось между ножкой стола и коробками. Внутри своего платья она казалась такой маленькой и незаметной, словно она всего лишь его украшение. Довид почти пожалел, что она его не сняла. Он испытал внезапное острое ощущение - что-то между радостью и болью, - когда понял, что позже она все же его снимет. Что даже это больше не будет запрещено. Она села. Он сел. Она посмотрела на него.
Довид три месяца изучал законы, касающиеся брака, относящиеся как к контракту между мужем и женой, так и к интимным отношениям. Но в момент, когда он стоял напротив этой стройной женщины с голубыми венами на запястьях, в которых пульсирует жизнь, его знания как будто не существовали. Довид никогда до этого не держал женщину за руку. Он думал о том, как к этому приступить. Это казалось таким очевидным, когда он принял решение насчет брака, таким простым, когда она согласилась. Но что нужно делать теперь?
Эсти метнула взгляд в сторону его руки, лежащей на столе. Ее собственные бледные ладони были на коленях. Легчайшими прикосновениями она пробежалась по тыльной стороне его руки. Это был первый раз, когда они дотронулись друг до друга. Он не подозревал, какими мягкими окажутся подушечки ее пальцев. Он не мог найти подходящих слов, чтобы описать это.
Она взяла его руку в свою и нежно положила ее на свое лицо. Он чувствовал маленькие волоски на ее щеке и как отпечатки ее пальцев обжигали его руку. Они сидели так какое-то время.
Довид понял, что ничего не знает о том, что думает Эсти. Он не мог надеяться на то, чтобы узнать, не то чтобы понять, какие мысли двигали ей, когда она сидела, прижав его ладонь к своей щеке. Он был один в комнате. Они оба были одни и вместе. Он понял, как будто это знание ожидало его в этой каморке без окон. Вот к чему это приравнивалось. Быть одним вместе.
Эта мысль вернулась к нему, когда он лежал, наблюдая, как она спит рядом с ним. Одни. Вместе.
***
В совете прихожан синагоги участвовало шесть человек. С Равом было бы семь. Божественное число, как часто говорил Рав, число дней создания. Удобное число, как говорил Хартог, ведь не бывает безвыходных положений касательно голосования. В любом случае, хорошее число. Но теперь их было шестеро, и решения по-прежнему нужно было принимать.
Они с легкостью прошлись по первым нескольким вопросам: о том, чтобы переделать кирпичную кладку в синагоге до зимы и на пятьдесят фунтов увеличить членский взнос. Дебаты насчет хеспеда начинались степенно: быстрое обсуждение расположения столов в вестибюле и того, какого поставщика провизии выбрать.
Цвет головной боли постепенно становился все более глубоким. Когда боль по каплям собиралась внутри его головы и глазниц, Довид начал понимать, что слова членов совета начали терять смысл. Будто слушаешь разговор, засыпая. Некоторые предложения были абсолютно понятными, и в ту же секунду он понимал, что слова испарились, и он упустил какую-то важную мысль. Дискуссия постепенно стала бессвязной. Они обсуждали, как будут встречены особенно уважаемые гости. Или… Нет, кажется, они решали, где будут сидеть жены… Или нет? Порядок, в котором гости будут произносить речи, как долго каждый из них должен говорить. Вот оно. Он что-то услышал. Произнесли его имя. Он приложил усилия, чтобы сконцентрироваться, отодвинул красную волну, разделив ее, освободив место.
- Да? - сказал он.
- Довид, в какой момент служения ты бы хотел произнести речь? - спросил Риглер. С карандашом в руке он осмотрел список на одном из листов бумаги. - Мы думаем, наверное, лучше всего в конце. Грандиозный финал! - Он улыбнулся с излишним энтузиазмом.
Довид моргнул.
- Ну же, - сказал Хартог, - не будем пугать Довида. Нет необходимости делать это грандиозным финалом. Просто подходящим завершением служения.
Мужчины вокруг стола закивали.
- Но я не хочу, - произнес Довид, - я не хочу говорить. Это не, я имею в виду, я не… Я не хочу. Может, кто-то другой произнесет речь?
- Нет, нет, - сказал Киршбаум, - мы абсолютно уверены, что это должен быть ты. Мы обсуждали этот вопрос довольно долго. Будет правильнее всего, если ты дашь речь. И более того, - он сделал паузу, посмотрев на Хартога, и тот кивнул, - более того, если ты перенимешь пару обязанностей Рава. Например, давать уроки в Шаббат. Естественно, после завершения хеспеда. Мы не хотим торопиться.
Красный цвет пульсировал в уголках глаз Довида, словно барабанный бой или военный марш. Боль стала особенно сильной. Она неуклонно увеличивалась, удар за ударом. Он изо всех сил пытался превозмочь боль. Он собрал ее в одну точку и удерживал ее там, пульсирующую и требующую. Отказом он делал все только хуже. Отказаться не было возможности. Концентрируйся, концентрируйся.
- Вы имеете в виду, - начал Довид, понимая, что его речь невнятна, - вы имеете в виду, до тех пор, пока не будет назначен новый Рав?
Мужчины, сидящие за столом, откинулись на своих стульях и улыбнулись.
- Наверное, - сказал Хартог.
И Довид понял. Он в один момент осознал все намерения Хартога и других членов совета. Но красный цвет мешал полному пониманию. Он набирал силу. Он прокрадывался снова, проникая в его череп, захватывая его.
- Нет, - сказал он. - Нет, я не могу, не могу. - Он посмотрел на мужчин. Их окружал красный рой.
Хартог откинулся на стуле назад и широко развел руки.
- Пора покончить с этой скромностью, Довид.
Весь стол поспешно повернул головы в сторону Хартога. Боль красного цвета неустанно пульсировала в голове Довида. Хартог снова улыбнулся:
- Ты нам нужен, - сказал он. - Ты нужен общине. Ты был правой рукой Рава. Ты, естественно, не будешь им. Но община нуждается в порядке, непрерывности. Ты обеспечишь нас этим. В конце концов, мы обеспечили тебя образованием для этой цели, Довид.