Глава пятая
Благословен ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, мудрый в тайнах.
Благословение, которое произносят при виде большой группы евреев
Некоторые считают секреты преступными. Если правда невинна, твердят они, почему бы ее не раскрыть? Само существование тайны говорит о злом умысле и правонарушении. Все должно быть открытым, незащищенным.
Но почему в таком случае Бог — не только Бог правды, но еще и Бог тайн? Почему написано, что Он прячет Свое лицо? Этот мир — маска, маска скрывает лицо, и лицо тайно, потому что только в судный день Всевышний откроет нам Свое лицо. Нас учат, что, если Бог приподнимет только маленький уголок своей вуали и покажет нам малейший проблеск Его правды, мы ослепнем от яркости, цвета и боли.
Из этого мы учим, насколько это поверхностно — верить, что все должно быть известно и открыто. Мы можем наблюдать это в нашей жизни. Как часто нам делают больно те, кто заявляют, что «говорят только правду»? Не все правдивые мысли должны быть высказаны. Как часто мы свидетельствуем, как другие унижают свое достоинство, раскрывая свои эмоции, переживания и даже неприкосновенные части тела, когда на это не должны глазеть все подряд? Не все существующее должно быть видным.
Чем мощнее сила, чем более священно место, чем больше правды в мудрости, тем больше они должны быть личными, глубокими и доступными только способным их постигнуть. По этой причине каббалистические тексты должны содержать ошибки, чтобы только люди, обладающие достаточными знаниями, могли постичь их тайны. По этой причине женщина скрывает свои посещения миквы даже от самой близкой подруги, чтобы ее внутренние ритмы и циклы оставались личными. По этой причине священный свиток Торы оборачивают в бархатные одеяния.
Не стоит спешить открывать двери и освещать потайные места. Те, кто постиг тайны, говорят не только о красоте, но и о боли. Некоторые вещи не должны быть видимыми, а слова — произнесенными вслух.
— Естественно, сейчас мы должны подумать, — сказал Хартог, — про хеспед, собрание для оплакивания умершего. — Положив руку на перила вокруг бимы, он тяжело дышал и взглядом исследовал пустую синагогу. Ряды стульев и аккуратные книжные полки были подготовлены к шаббатнему служению, которое произойдет немного позже.
Довид закрыл глаза. Он проснулся с головной болью. У него часто были головные боли — не всегда изнурительные, но всегда не поддающиеся никакой комбинации таблеток, — что неизбежно окрашивало его день потоком краски. Эта боль была ярко-голубая. Щупальца льда подкрадывались к его левому виску. Они погладили его щеку с отвратительной нежностью. Один начал исследовать его ухо, и сперва боль была резкой, но постепенно стала глубокой и тупой. Его лицо сохраняло спокойствие; показав дискомфорт, он их только приободрит.
Открывая глаза, он понял, что Хартог ожидал ответа. Он говорил про… хеспед? Нежный голубой щупалец дотронулся до его левого глаза. Довид заставил рот говорить, отметив его резиновую эластичность.
— Хеспед? Да, конечно. Я не думал…
Хартог был прав. Похороны были чем-то тихим и приватным, как положено. Кости и кровь должны вернуться в землю, как только душа покидает их. Но для такого лидера, как Рав, необходим хеспед в конце тридцати дней скорби. Должны собраться все, знавшие его, чтобы восхвалить и превознести его память.
— Разослать приглашения? — спросил Довид. Он бросил взгляд на стулья за перилами. Он хотел предложить сесть, но не знал, не сочтет ли Хартог это неуважительным по отношению к памяти Рава. Ледяные пальцы давили все сильнее. Левый глаз Довида гудел от боли, сотрясая его лицо каждый раз, когда он моргал. Было сложно сосредоточиться на словах Хартога.
— Предоставь это мне, Довид, — улыбнулся Хартог. — Не стоит себя этим утруждать. Но есть кое-что.
Хартог сделал паузу. Голубой щупалец пробрался ко второму глазу и издавал скрипящий звук, дотрагиваясь до него. Звук был тихим и тошнотворным. Хартог будто не замечал его.
— Довид, ты должен произнести речь. — Довид молчал, поэтому Хартог продолжил. — Ты должен выступить на хеспеде.
— Я не… — начал Довид. — Я недостаточно подхожу для этой роли. Кто-то из гостей выступит, не так ли?
— Совершенно верно. Но тем не менее, как ты прекрасно знаешь, ты должен дать речь.
Довид схватился за перила. Холодный щупалец сильнее схватил глаз. Глаз был хрупкий, покрытый льдом. Довид произнес быстро:
— Нет. Не думаю. Будет много других…
— Никто из них не знал его так, как ты, Довид, — улыбнулся Хартог.