Шквал слушал, слушал, потом протянул руку и накрыл своей рукой мою, сжав крепко и недвусмысленно.
Меня тут же накрыло жаром, как из «жарки».
Он чуть улыбнулся, закрыл глаза и начал засыпать.
А я сидела, боясь пошевелиться, и думала, едва-едва не плача: какие ж мне, к чертям псевдособачьим, кровососы, если я не могу даже руку из его руки выдернуть?..
========== Часть 5. СУДЬБА ==========
Одно удовольствие смотреть, как крутится по комнате этот вихрь из золотистых локонов, вылетающей из шкафа одежды, проворных рук, хватающихся то за смартфон, то за утюг, то за расческу, то за блузку. Сколько у дочери энергии, и вся она – фонтаном наружу! Не попасть бы под раздачу, потому стою у косяка, пытаясь создать видимость, что ситуацию контролирую.
- Алиса Антоновна, - говорю по возможности строго, - чтобы мы не искали тебя по всему городу после полуночи! Помнишь ведь, что завтра утром тебе снова отбывать на учебу, а курсовая работа у тебя не написана от слова совсем!
- Ага, ага! – подлетает эта «лиска-алиска», обхватывает меня руками за шею и шепчет заговорчески:
- Если чуток задержусь, то обязательно отзвонюсь, мамочка!
- А папа всё слышит! – доносится голос из дальней комнаты. – Папа услышит даже из центра пространственной аномалии! На то он и папа!
Эта хитрюга понеслась умащивать и папу, а я, качая головой и усмехаясь, стала собирать в кучки последствия дочкиного «выброса». Какие же всё-таки мы разные, я-то всегда была девочкой скромной, домашней, книжной, добропорядочной и аккуратной до тошноты. О чем не устаю дочке повторять.
Унеслась дочурка на вечеринку, а я за наши шкафы принялась. Всё-таки, мероприятие вечером предстоит ответственное, и я буду не я, если не упакую Антона в ту белоснежную с искрой сорочку, галстук «атташе» и брюки от кутюр.
Зашла в его комнату, превращенную в помесь склада с мастерской, или, по весёлому определению Алиски, «дурдома с зоопарком», напоминаю про вечерний «выход в свет». Антон кривится, словно зуб заныл, но я снова и снова уверяю его, что это «точно надо», «абсолютно надо» и даже «надо обязательно». Он только мужественно сопит в ответ. Я смеюсь:
- За столько лет не научился правильно застегивать маску нормального человека!
- А толку-то от маски, когда все равно торчат хвост и уши, а по паркету скребут когти, - бурчит он.
Я подхожу вплотную, приподнимаю его лицо за подбородок и беру его в ладони. Про когти и хвосты не знаю, а вот глаза не изменились, глаза все те же - пронзительные, как лезвия кинжалов.
Глаза наёмника Шквала.
Хозяйка раута – сестра юбиляра – выходит извиниться, что брат чуть задерживается: «дела!» Я знаю их «дела» - врач делает укол. Разносится шампанское в узких тоненьких бокалах с золотым ободком, я улыбаюсь мысленно: бокалы – мой подарок, очень приятно, что понравились. Стоим с гостями кружком; я слушаю, как Антон неторопливо и деловито рассказывает народу про свой страйкбольный клуб, где надо бы расширить полигон, добавить муляжей и новые лабиринты, вот заказал третье чучело кровососа, а «аномалия» «фантом» искрит и выдает себя, зараза!.. Народ интересуется, какой доход приносит дело, чем нужно подсобить. Фотограф нужен, говорит Антон, помимо самих пострелушек клиент старается устроить фотосессию, тем более, что муляжи химеры и кровососа – попадание на все сто. Особенно на этих фотосессиях иностранцы помешаны, так что идея сама в руки просится.
Наконец к гостям выходит юбиляр. Торжественная часть в разгаре. А у Антона не лицо, а маска, натянутая в такой гримасе, что кожа чуть не лопается: «Все, поздравляй, и мы уходим!»
И тут я вижу, как юбиляр поднимается с места и движется туда, где мы стоим, неся в огромном кулаке хрупкий бокал с шампанским – тем самым жестом, каким Чудовище из сказки держало бы цветочек. Подходит к нам.
- С днем рожденья тебя, Юрий Михайлыч! Здоровья, удачи, счастья простого человеческого! Рада повидаться с тобой снова.
- Благодарю, Судьба! И я тебя люблю.
А сам смотрит на Антона.
Тот смотрит на него.
Молчат.
Заклятые друзья.
Полковник Юрий Титаренко. Сталкер Комбат.
Майор Антон Таппер. Наёмник Шквал.
Взгляд медведя.
Взгляд волка.
Эх, если б не бокал в моей руке, который в данной точке пространства и поставить некуда, как врезала бы я обоим под дых ребрами ладоней – да так, чтобы шампанское расплескалось, чтоб они лбами друг в друга треснулись!
- Вы хоть попрощайтесь по-человечески! – тихо рычу я.
Ловлю молнию косого взгляда Антона.
Да. Ты не знал. Это тебе к шампанскому десертом. Горькой вишенкой.
Я подняла бокал, чокнулась с обоими и ушла, оставив их наедине.
Еще успела услышать за спиной:
- Ради неё позвал? - один.
- Ради неё пришел? - другой.
Когда я обернулась от фуршетного стола спустя пару минут, их в зале уже не было. А за закрытой дверью кабинета зашевелился лучик света…
Я прошла через весь зал на лоджию. За столами было весело. Данила Ваффин, которого когда-то звали Вафля, а теперь - Данила Мастер, восхвалял свое любимое детище - вездеход-трансформер и предлагал всем покататься по Крещатику. Народ, похоже, вовсю записывался в очередь.
На лоджии было сумеречно и прохладно. Внизу лежал прекрасный ночной город, усыпанный самоцветами огней, я облокотилась на подоконник, с наслаждением вдыхая сырой осенний ветер. Окна квартиры Комбата смотрели на северо-запад. Как типично…
Из комнаты выглянул зять юбиляра.
- Всё нормально? Принести тебе что-нибудь?
- Да. Сигарет.
Он быстро обернулся, доставил пепельницу, сигареты и большой бокал вина. Мы закурили.
- Все думаю, как они там…
- Спасибо тебе! От всей души! Он очень этого хотел.
Я кивнула. Не он один. Не обязательно быть контролёром для того, чтоб видеть, что творится в душах дорогих тебе людей.
Зятя позвали поиграть гостям на гитаре. Я на секунду придержала его просьбой:
- Сыграй что-нибудь из “старого”, Иволга!
Он знал, что я хочу послушать. И первой заиграл её.
“Неповторимую и легендарную…”
…Ветер летел в лицо из черного пространства ночи. Ветер с северо-запада. Норд-вест… И не укрыться от него, не скрыться. Я вся пропитана им, пронизана, просвечена. И в каждой клеточке моей, и в каждой вакуоли – его внедрившееся семя, его зародыш, нерв, который и зовет, и тянет как канатом. Я словно птица с холодным ветром в мокром оперенье. Мне нет покоя. И нигде не будет.
Упасть с балкона в этот влажный воздушный океан, улететь обратно в Зону, в мир, где защемило мою душу!.. Этот мир постоянно зовет меня, как голос Монолита, пронизывает как радар, звучит как резонанс, и он необходим мне, как воздух для дыханья, этот страшный мир - стылый воздух Зоны, вонь гнилья и ржавого металла, запах крови, запах мертвечины, болотные миазмы, дым костров, тухлость нечищеной одежды и немытой плоти, холод и сырость развалин, липкость страха, особый тошнотворный запах смерти, витающей на каждом миллиметре Зоны. То, от чего ушли мы, с чем мы распрощались, из чего мы вырвались. Чтобы жить… Чтоб Жить!
…И без чего жить невозможно, потому что мы уже стали частью этого.
Все эти годы я старалась жить «нормальным человеком». У меня было ради чего это делать. Я растила дочь, любила мужа, писала книги. Я знала, что обязана бороться с этим Зовом беспощадно, как с наркотической зависимостью.
И хорошо ведь вроде получалось!
Но Главное осталось несвершенным. Ночами, в снах, и днями, когда ветер с запахом далекой Зоны бил в лицо, вот это Главное, как обожженный нерв, тянуло, ныло, мучало непрестанно.
Сердце Зоны.
Тайна Зоны.
Сокровенное Чудо Зоны.
Монолит…
Заветное желание…
На лоджию выходит Антон, становится рядом, прижимается горячим плечом. Ему больше некуда пойти, чтобы скрыть смятое лицо. Видит возле меня пепельницу.
- Последнее время ты много куришь.
Я киваю.
Протягиваю ему пачку.
- Ты тоже.
И он кивает.
Когда докуривает, протягиваю ему свой бокал с недопитым вином, и он допивает.