Вино в бокале… Такое крепкое, что заставило забыть обо всем. Теперь для Дэвида ничто не имело значения. Даже то, как каждый из них хотел поступить.
— Пожалуй, я соглашусь на сделку, — сообщил он. «Лучше откажись!» — прозвучал тревожный голос где-то в его голове.
Но отказаться он не мог.
Взрыв ощущений, охвативших его, был ошеломляющим. Дэвида переполнили запах и вкус Шоны. Мир расплылся в его глазах, отступая перед призывом жажды чересчур острых ощущений. И желания, такого жгучего, что оно стало пламенем, поглотившим его способность мыслить.
Внезапно Дэвид услышал звук — легкий шепот за его спиной, а затем…
Боль!
Ужасающая боль нахлынула неожиданно. Острая, мучительная, выматывающая боль в затылке. Ощущения, всего секунду назад невыносимо сладкие, причиняли теперь невыносимую муку. Их сила изумляла. И парализовала.
Дэвиду показалось, что он видит перед собой Шону: ее глаза, синие, как небо, лицо ангельской красоты. Затем его осенила горькая догадка. Мак-Гиннисы никогда не отважились бы схватиться с ним в открытую. Они знали его нрав, благородство и силу. Точно так же, как знали его слабость — влечение к Шоне. О Господи, больше этого никогда не повторится!
Да, никогда. Ибо соблазнение не входило в их истинные намерения. Теперь Дэвид прекрасно понял это. Их цель — убийство.
Внезапно он осознал, что пылающая боль в черепе вызвана не только ударом. Он почувствовал жар вокруг него. И огонь.
Пожар! Пламя со всех сторон. А он, не в силах пошевелиться, повернуться или закрыть лицо, способен только ощущать собственную агонию. Он не видел ничего, кроме пляшущих алых языков пламени среди мрака.
Нет, он видел не только пламя. Теперь-то он понял, каким глупцом оказался и как легко его обвели вокруг пальца. В минуты, когда каждый вздох мог стать для него последним, он отчетливо видел, как безумен он был и как она… Да, это она прокляла его и обрекла на адское пламя.
Лошади бились и ржали, откуда-то из беспросветной бездны до него доносились крики Шоны — вопли, рыдания, стоны, рвущиеся из ее горла… А потом его начала окружать темнота. Рука смерти протянулась к нему прежде, чем жадное пламя преисподней и проклятия поглотили его душу… Пламя продолжало бушевать, и треск его перерастал в рев. Огонь пожирал ночь.
Глава 1
На землю легла ночь. С болот поднимался туман, луна странного тускло-желтого цвета зависла высоко в ночном небе. Шона видела небо сквозь одну из древних узких бойниц в стене башни и наблюдала, как луна играет в прятки с облаками. Это была луна из волшебных сказок — сияющая, таинственная, та самая, благодаря которой север Шотландии заслужил славу зачарованного места, исполненного магической силы и колдовской красоты.
Шоне давно следовало бы лечь спать, но Марк Мензис прислал к ней гонца, умоляя уделить ему толику времени, когда завершится работа в шахте. Шона сидела за гигантским дубовым столом в кабинете, слушая Марка и стараясь не пропустить ни слова. Этот славный и честный малый был управляющим шахтой.
— Углекопы не пойдут в левую штольню, миледи: они уверены, что там скрывается призрак.
Шона кивнула. Она прекрасно поняла слова собеседника. В этих краях Шотландии все жители были христианами и вместе с тем свято верили в легенды о призраках, душах усопших. Шона не могла допустить, чтобы люди работали, преодолевая мистический ужас. Труд углекопов и без того считался слишком опасным, и незачем было подвергать испытанию дух людей.
— Может быть, — предложила она, — углекопы немного успокоятся, если мы попросим преподобного Мэсси освятить шахту?
— Может быть, — без особой убежденности ответил Марк. — Углекопы утверждают, что слышали звон и стоны. Они уверены: в глубине земли скрывается нечто опасное, то, что мы не в силах постичь и не должны тревожить.
Марк был крупным широкоплечим мужчиной с обветренной и загрубевшей кожей, припорошенными сединой, словно пылью, волосами и морщинами, глубоко врезавшимися в лицо, которое словно светилось изнутри гордостью и благородством. Шона испытывала уважение к Марку всю жизнь, но сблизилась с ним только в последние пять лет. Как раз пять лет назад случилось то, что жители этих мест Шотландии до сих пор с ужасом вспоминают. Старший сын лорда Дагласа Дэвид погиб во время пожара. С тех пор лорд стал проводить в Америке все больше времени, препоручив свой замок и земельные владения заботам клана Мак-Гиннисов. По давнему обычаю, несмотря на то что лорд Даглас обладал самым огромным состоянием и властью в этих краях, его правой рукой оставался глава клана Мак-Гиннисов. Когда Дагласы не могли или не хотели распоряжаться своим богатством, это делали за них Мак-Гиннисы.
Ночь пожара изменила установившийся порядок, но больше, чем кого-либо, изменила саму Шону. Несколько месяцев после страшной ночи она, терзаемая ужасом и отчаянием, провела в Крэг-Роке, деревне, неподалеку от которой располагались замки Мак-Гиннисов и Касл-Рок, а затем сбежала в Глазго. Но четыре года назад Шона вернулась домой, а в последние два года утвердилась в качестве главы клана Мак-Гиннисов и занялась делами в Крэг-Роке. Недавняя смерть престарелого лорда Дагласа принесла еще больше перемен. Лорд Даглас оставил наследника — своего младшего сына Эндрю. Но юноша был наполовину индейцем сиу и оказался в самой гуще событий, происходящих у него на родине. Шона знала, что сердце Эндрю навсегда останется на западе Америки, в дикой прерии, принадлежащей народу его матери. Когда Эндрю попросил Шону и впредь управлять владениями Дагласов за него, она согласилась без колебаний. Она, как и подобало леди Мак-Гиннис и главе клана, несла ответственность за людей, которые жили и трудились на землях Мак-Гиннисов и Дагласов. Несмотря на то что у Шоны было немало родственников-мужчин — братьев ее деда, кузенов и племянников, — титул и владения Мак-Гиннисов, которые граничили с землями Дагласов, перешли после смерти отца Шоны именно к ней. В то время она была молода и мечтала отнять власть у двоюродного деда Гоуэйна. Ночь гибели Дэвида чуть не погубила ее, первые месяцы после нее стали для Шоны адом. В Глазго, где было не о ком заботиться, кроме себя, Шона оправилась от потрясения и поняла: никакое место в мире не сравнится с родиной.
— Все мы время от времени поддаемся суеверному страху, — произнесла Шона с улыбкой. — Таков уж нрав нашего народа, и, по-моему, он неотъемлемая часть нашего обаяния, — объяснила она Марку, грустно улыбаясь. — Близится Ночь лунной девы, когда ночное светило светит в полную силу, а целомудренные девы могут стать добычей демонов, если забудут об осторожности. Некогда приближение этой ночи наводило страх, а теперь мы празднуем и пируем. Марк, и тебе, и мне известно, что в шахтах не водятся призраки, гоблины, буки и тому подобная нечисть. Надо убедить людей, что шум в шахте вызван каким-то явлением природы. И это правда. Но скажи, ты уже говорил об этом с моим дедом Гоуэйном?
Марк кивнул.
— Боюсь, ваш дедушка понимает свой народ не так хорошо, как вы, миледи. Гоуэйн ответил, что я должен приказать парням работать в том туннеле или забыть о жалованье. А вам известно так же хорошо, как и мне: люди должны получать деньги, чтобы жить.
— Да, это я знаю.
По мнению Шоны, на всей земле не нашлось бы места прекраснее, чем горы северной Шотландии. Ничто не могло сравниться с этим диким, своеобразным, чарующим краем. Но горы постепенно лишались своих давних обитателей. В эпоху машин многим горцам пришлось покинуть земли, которые они обрабатывали с таким трудом, и искать лучшей жизни в городах. Однако горцы по-прежнему были накрепко привязаны к своим семьям, и многие из них оставались на прежних местах потому, что не могли бросить престарелых родителей, немощных родственников или беспомощных детей. Некоторые не покидали обжитых мест, потому что знали: нигде не живется лучше, чем на родине.