Морочко Вячеслав
Неповторимость
В. Морочко
НЕПОВТОРИМОСТЬ
При известии о насильственной смерти вместе с ужасом возникают вопросы: "За что?", "При каких обстоятельствах?" "Кто?" Когда же нас подвергают "насильственной жизни", почему-то не возникает вопросов. Это считается в порядке вещей. Тогда как в действительности здесь столько загадок, что даже браться их формулировать - безнадежное дело. Чтобы не быть голословным и не ходить далеко, расскажу о себе. Каждый прожитый день звучал, как симфония. Я был в жизни из тех энергичных "маэстро", что фехтовальным приемом "закалывают" финальный аккорд. Утром - пробежка по берегу Юглы. Грудь точно бубен звенит. На девятый этаж - быстрым шагом по лестнице. Душ. Легкий завтрак. Не менее часа дается на темные с проседью баки, бородку, усы, загорелую, гладкую кожу лица. Все налажено: есть достойная пенсия, неплохое жилье, эллинг с чудо-моторкой на озере. Люблю пронестись с ветерком, встретить с удочкой солнце, зимой - встать на лыжи, над лункой подкараулить леща. Сам я родом из Пскова. В войну был радистом на пеленгаторной станции. Встретил победу в Курляндии. В Риге заканчивал ВУЗ. Студентом за лето освоил вторую профессию - класть кирпичи. Так что построить на хуторе дом или в Юрмале дачу, сложить настоящий камин, - для меня не проблема. Любил свои руки, лицо, тело, голос. Они помогали мне в главной работе: на деловых совещаниях обаяние - не последнее дело. Обожал путешествовать: завораживал прошивающий небо серебряный авиаслед. Из дам отдавал предпочтение "золушкам", не строившим на мой счет твердых планов. Не нуждался ни в прачке, ни в няньке: все для себя делал сам. А если болел, то из Юрмалы наезжала сестра. "Любовь" - это чисто беллетристический термин. Простой народ говорит: "Люблю бабкины пироги с картошкой", или: "У Маньки с Ванькой - любовь" то бишь интрижка. Еще говорят: "радость - в детях". Не спорю. Меня, например, обожают племянники. Я в их глазах - легендарная личность. В каникулы, по воскресеньям катаю ребят на моторке по рекам, озерам, на острове жарю для них шашлыки, а в добрые дни мы выходим в Залив и носимся вдоль бесконечного пляжа, разглядывая в бинокль купальщиц. Когда гуляю вразвалочку по рижским бульварам (этакий морской волк в капитанской фуражке и темных очках), - чувствую, как девицы меня провожают глазами. Едва после дождичка в мае запахнет сиренью, я вновь ощущаю молодое блаженство, и рвется куда-то душа... Но куда мне лететь: на юг, где на каждом шагу кто-то просит тебя закурить, прикурить и "который час", и где ремешки у мужчин ниже брюха? Принято думать, что к лени располагает тепло. Но для этого незачем далеко улетать. Лень - мудрая дань осознания бренности бытия. А счастье, как полагают, заключено в осознании нужности... Я нужен жизни, она нужна мне. Я не поверю, что могу умереть! Но с друзьями мне не везло. Пожалуй, ближе других был Нодар. Когда-то семейство его переехало из Кутаиси в Смоленск... Родители там и погибли во время бомбежки. Нодар, как и я, был на фронте, а после ранения вышел из госпиталя с укороченной костью ноги. С того времени ходит с прискоком. Еще в институте угодил мой приятель в "семейный силок". Бирута носила большие очки, имела вытянутое, рыбье лицо, с бледным ртом и являла собой разительное несходство с Нодаром. Он любил тишину и уединение, Бирута веселую шумную жизнь на виду у людей. Он был раб привычек, она искала разнообразия в жизни. То, к чему Нодар едва успевал привыкнуть, на нее уже нагоняло тоску. Они часто ссорились, но он притерпелся к жене и не мог кончить дело разводом. В доме всегда было так, как хотела она. У Бируты от обуви "горели" ступни, поэтому по квартире она большей частью ходила без тапочек, лучше сказать, не ходила - носилась, не умея, как свойственно дамам, "плыть павой". Она была из "порхающей" разновидности. По дроби шажков я всегда узнавал ее приближение: эту стремительную походку не спутать с другой. И паркет, отзываясь на ее топоточек, как будто хихикал, покрякивал от удовольствия, вскрикивал: "Ой, бежит хозяйка!" "Ой, бежит хозяйка!" Бирута не особенно загружала Нодара делами (у него все валилось из рук), но постоянно ворчала, что он ей не помогает. Почти на моих глазах у них выросли две прехорошенькие девчушки. Выучились, повыходили замуж, разъехались. Младшая, Лола, укатила в Саратов. Старшая, Илга, - в Елгаву преподавателем Сельскохозяйственной академии, и Бируте приходилось ездить нянчить внучат. Я часто бывал в этом доме. В свои юбилеи приглашал их в кафе. Подвыпив, она позволяла себе пожеманничать и, еще будучи цветущей сорокапятилетней дамой, о себе говорила: "Я бабка старая, больная и немощная". Однажды, когда жена отдыхала в Кемери, я слышал, как он кричал ей по телефону: "Возвращайся скорее! Я с голодухи подохну! Без тебя кусок в горло не лезет!" Нодар всегда был слюнтяем. Бывая с ним один на один, я честно советовал, как надо жить, делился, можно сказать, сокровенным. Нодар качал головой, удивлялся... Казалось, однако, что слушает он не меня, удивляется не моим, а собственным мыслям. Но стоило появиться кому-нибудь третьему, как во мне просыпался актер. Я с собой ничего не мог сделать: хотелось смешить, скоморошничать, - начинался спектакль, где приятелю отводилась роль оселка, на котором оттачивалось мое остроумие. После их свадьбы, однажды, в присутствии Бируты, я демонстрировал, как у студента Нодара сползают штаны, шаркая по земле бахромой, а он все оглядывается, думая, что кто-то идет по пятам. Бирута не сводила с меня больших глаз, цвета утренней дымки. - Саша, вот уж не знала...- сказала она, когда Нодар не мог слышать, - что ты такой злой. Я ответил: "Теперь будешь знать". Видел, он не достоин ее. Но на это мне было плевать. Работая в электроотделе проектного института, в спорных вопросах Нодар всегда был на стороне тех, для кого разрабатывался проект. Подвизаясь затем в "Главэнерго", он точно так же брал сторону всех застройщиков и проектировщиков, которым дирекция Рижской электросети морочила головы, навязывая кабальные условия на присоединение. Позже, трудясь в монтажной организации, Нодар был на стороне собиравшихся жить в возводимых трестом-халтурщиком зданиях. Я чуть не сосватал его в наш Главк. Прослышав о нем, мой начальник было обрадовался: "Нам нужны люди с широким опытом работы!" Но после беседы с Нодаром он признавался: "Приятель ваш неплохой человек. Но у нас нет такой должности". Он из тех, кто привык рубить сук, на котором сидит. С такими трудно работать". Я не спорил: в чем-в чем, а в людях мой шеф разбирался. Дольше всего Нодар продержался в больнице - рядовым инженером. Для чего-то окончил биологический факультет, пытался заниматься наукой, но, вероятно, и здесь - ухитрялся идти против "собственной фирмы", отстаивая интересы клиентов - то есть больных. До самой пенсии - имел работу "медвежью", зарплату "заячью", а руководство обращалось к нему "молодой человек". Нодар был приверженцем сумасбродной идеи, всю жизнь чего-то искал, но единственным берегом, к которому он смог прибиться, была его Бирута. Он не жил, а влачил свою жизнь пресно, робко, безвкусно, погрязнув по уши в быте. Мужчина либо творец, когда у него интересная, разнообразная жизнь, либо серость. Третьего не дано. Моим главным принципом в жизни стала свобода. А приятель мой жил как трава, по которой ходит любой, кому вздумается... И однако судьба подарила ему еще один шанс. Бируте не повезло: занянчилась с внуками и Нодаром, вовремя не обратилась к врачам - за какой-нибудь месяц пожелтела, осунулась. Когда легла, наконец, на обследование, Нодар ходил сам не свой, и я, как мог, утешал его: "Слушай, не надо драматизировать! Еще ничего не известно". Оказывается, он уже знал, что дни ее сочтены. Выявилось запущенное новообразование, и больную отпустили домой с "рецептом милосердия" на руках. Но бедняжка не дотянула до "шабаша болей" и как-то перед самым рассветом скончалась от сердечного приступа. Я участвовал в траурных хлопотах, но в день похорон, незадолго до выноса тела, почувствовал, что не в силах глаз оторвать от покойницы. Била гадкая дрожь. Язык заплетался. Илга, их старшая дочь, заметила, что я "бел как бумага". Решили, что это от горя. Меня взяли под руки, отвезли домой на такси, раздели и уложили. Мы с Бирутой - одногодки. Я, конечно, не верю, что могу умереть... Но, скорее всего, она тоже не верила - так недавно еще носилась по комнатам, барабаня голыми пятками по полу, и паркет отзывался, "покрякивая": "Ой, бежит хозяйка! Ой, бежит хозяйка!" И вот... ее нет. Ничего от нее не осталось... кроме ужаса смерти. Меня колотило и корчило. При одной только мысли, что тоже могу умереть, - начинало тошнить. В конце дня зашла Илга, дала выпить успокоительного, сообщила, что отец тоже плох. Меня чуть не взорвало от этого "тоже". Всю жизнь прозябавший в неволе, что он мог чувствовать! Я, разумеется, ничего не сказал: "Пусть думают, что им угодно". Уснул в эту ночь только после того, как решил, что мне делать. Утром от участкового терапевта получил направления на анализы и к специалистам: не дожидаясь, когда всеобщая диспансеризация станет реальностью, - намерен был провести ее для себя одного. А еще обратился в платную клинику, где принимали "светила", чтобы знать всю правду из разных источников. Целых два месяца ушло на обследование. Смысл эпикриза сводился к тому, что, не считая некоторых "возрастных изменений задней стенки правого желудочка сердца", я - совершенно здоров. Мне показаны спорт, свежий воздух, умеренный труд и здоровый режим. Таким образом к прежней жизни вернулся я человеком, имеющим полное представление о своем состоянии. Мне сообщили, что Нодар еще плох. Вместо того, чтобы успокоиться и развивать у себя понемногу вкус к новой жизни, он медленно чахнул, зациклившись на какой-то абсурдной идее, склонившей его в свое время пойти учиться на биофак. После свободы на первое место я ставлю отточенность логики. Ход моих рассуждений таков: Человеческий опыт доказывает, что супружество - это искусственный, акт, хитрость, придуманная для выживания вида. В диких условиях при жесточайшем отборе в браке надежнее доводить "до ума" малышей. Но потомство отнюдь не тот стимул, что укрепляет семью. Здесь бессильны и дружба, и секс, и закон. Раньше браки скрепляла религия. А теперь ничего не осталось, кроме абстрактной морали. Человеку все приедается, все ему мало. И виною здесь не распущенность, - тот же отбор: генетическое разнообразие рода повышает сопротивляемость. "Прочные" браки держатся не на любви, - на взаимной диффузии, на нездоровой животной боязни утратить друг друга. Счастливыми в них пребывают лишь дети. Родителям же достается извечное самонасилие. Заявившись к Нодару, в первый момент я его не узнал, до того он осунулся и оброс. Хриплый голос царапал мой слух... Забавно, что именно он меня первым спросил: - Как себя чувствуешь? Говорят, ты лечился? Я успокоил его: - У меня все в порядке... А вот ты, вижу, сдал. Он отмахнулся. - Да я-то здоров... - И печально уставился в стену. Сидели мы с ним на кушетке в гостиной. Рядом был стол, на котором недавно стоял ее гроб. Бирута глядела на нас с фотографии в траурной рамке - все здесь напоминало о похоронах. - Я устал, - вдруг признался Нодар. - Хочу спать, но почти что не сплю: лишь закрою глаза - вижу Бируту за день до смерти... И все, все повторяется... - все, что с ней было... до последнего вздоха. Больше нет сил! Я мечтаю о неповторимости как о спасении! - "Неповторимости"!? Что ты имеешь в виду? - спросил я. - Это трудно тебе объяснить, - начал он. - Понимаешь... наш мозг не выносит необъяснимой реальности. Но когда абсолютная истина недосягаема, мы обходимся - временной или условной. Житель пещер создавал с этой целью мир Духов. Теперь мы для этого держим Науку... Видя пугающий блеск его глаз, я подумал: "Он болен!" Нодар продолжал. - Перед гробом мы говорили: "Она будет жить в нашей памяти..." Это пустые слова: наша память - как досканальная хроника, вроде видеопленки, тогда как живому даже привычного действия в точности не повторить. Живой каждый миг исчезает... с тем, чтобы тут же явиться немного иным... У меня, вероятно, был ошарашенный вид, но он не заметил и продолжал: - Если генный набор - это лишь кодограмма, прогноз, обещание жизни, то жизнь, состоявшаяся, зашифрована в неповторимости действий. Не зря говорят, что в поступке, как в зеркале, отражается весь человек. По Программе Неповторимости всякий из нас каждый миг уступает место другому. А обстоятельства и болезни, ведущие к смерти, являются результатом злокачественного стирания этой самой Программы. Помню все сказанное Нодаром. Но если до этого я еще сомневался, последние фразы убедили меня: он теряет рассудок. В улыбочке на обросшем лице было что-то зловещее. Вот он спрятал в ладонях глаза; я услышал мольбу: " Бирута... жизнь моя, поторопись! Не могу больше ждать!" - Нодар, успокойся, - советовал я. - Ради Бога, не надо драматизировать! Постарайся свыкнуться с мыслью... Он взглянул на меня и... не сказал ничего. Я ушел. В тот же день дозвонился в Елгаву, передал его дочери наш разговор. Илга все поняла, прикатила, не медля, устроила так, что к Нодару под видом невропатолога привели психиатра, настояла, чтобы я тоже пришел. Закончив осмотр и беседу с больным, эскулап, тонкогубый высокий старик, ворчал, моя руки: - Чуть что - вызывать психиатра! Откуда такая жестокость?! - Я ему не сказала, кто вы! - возразила Илга. - Считаете вашего папу глупее себя? Тут я вмешался: - А если он болен? Нельзя же оставить больного без помощи! - Разве так помогают?! У человека хроническое недосыпание, а вам лишь бы сбагрить - в лечебницу... Я там оставил рецепт. Пусть пьет, пока не наладится сон. - Если с психикой у него все в порядке, - в упор спросил я, - чем тогда объясните бредовые мысли? - Спорное - не значит бредовое... - разглагольствовал врач, уже стоя в прихожей. - Оно может стать плодотворным... "Все новое каждый миг уступает место новейшему..." - полагает ваш друг. Я не знаю, как вас, но меня эта мысль интригует. "Шарлатан!" - произнес я вдогонку, когда за врачом захлопнулась дверь. Из спальни вышел Нодар. От того, что теперь он был выбрит, в чертах появилось нечто "клювастое". Он ожег меня взглядом. Голос дрожал. - Ты сказал всем, что я сумасшедший, - любезно с твоей стороны... Но сейчас тебе лучше уйти! Вот она - человеческая неблагодарность! Хочешь сделать добро, а тебе отвечают упреками! Я ушел, унося неприятный осадок. Однако через три месяца он позвонил мне, просил извиния. - Саша, прости! Я был сам не свой - нахамил. Но и ты тогда зря вызвал Илгу! Все бы и так обошлось. - Значит, уже "обошлось"? - осведомился я сдержанно, не настроенный продолжать отношения. - А у меня радость! - Голос Нодара звенел. - Мне приснилась новая Бирута. Я не знал, что ответить. Он, видимо, уловил замешательство. - Ты, наверно, не понял. Раньше сон без конца повторял мне ее последние дни... В этот раз я увидел наш садик в Дарзини, где и ноги моей не было с прошлого лета... Как будто я приезжаю туда, захожу на участок... И вижу ее... Вначале опешил, потом говорю: "Это ты!? Но тебя уже нет!" - Напрасно рассчитывал, - говорит. - Я вернулась! Гляди, что на грядках творится: мусор, жухлые листья, трава! Ты меня дожидался? - Тебя! - А ну-ка неси, - говорит, - сюда грабли! Сел я на корточки и без грабель, прямо руками, убираю весь сор. На душе так спокойно, так полно, как давно уже не было! Знаю: Бирута - рядом, живая, "неповторимая". Чувствую, это она... И потом, когда я проснулся, сомнений не возникало: этот сон - ключевой. Я дождался! Она возвращается! Скоро Бирута будет со мной! Очень скоро! Когда Нодар смолк, я почувствовал, как на макушке моей поднимаются волосы... коих давно уже не было. Я, конечно, не мальчик, чтобы меня выставляли за дверь, однако, сдержался и даже слегка подыграл: - "Возвращается"?! Как и когда? - Пока что не знаю, - бодро ответил приятель. - Надеюсь, она мне даст знать. - По почте? Письмом, телеграммой? - я чувствовал, что теряю терпение. - Может быть, почтой... - Он не настроен был спорить. - Что ж, подождем, - кончил я разговор и простился. Росло раздражение, но не Нодаром одним - вообще все участники затянувшихся браков возмущают меня. Терпя миллион неудобств, они были не в состоянии разорвать бесполезные узы. Я презирал шарлатана-врача, углядевшего в здравомыслии признак жестокости. Мне хотелось смеяться над ханжеством, над погрязшими в сентиментальности олухами. У меня созрел план, и дня через два, решив действовать, я проехал на электричке до Дарзини, и оттуда дал телеграмму Нодару всего из трех слов: "Возвращаюсь встречай Бирута". Но по дороге домой неожиданно пожалел о содеянном. Я не тревожился, что найдут отправителя: бланк заполнил другой человек; я был в темных очках, в парике, с накладными усами, и приемщице меня не узнать... Однако достаточно, что я сам это знал, а пакостить исподтишка - не мой стиль... Минут через сорок вернулся на почту... Но - поздно: моя телеграмма ушла. Предчувствуя шквал телефонных звонков, не решился ехать домой, прокатился до Юрмалы и нагрянул к сестре. Под банальным предлогом ("установилась погода, и хотелось бы подышать морским воздухом") - испросил разрешения провести у нее пару дней. Таскался по берегу, вместе с другими до одури меря шагами сырую полоску под шелест прибоя. Но скоро обрыдли цепочки людей, одержимо бредущих у вспененной бровки. Хотелось забраться подальше от всех... И на утро я прикатил в Лесопарк, взял моторку из эллинга, через Киш-озеро вышел в протоку, оттуда - в главное русло Двины и - в Залив. Гнал на север, вдоль "дикого" пляжа. Свернул в устье Гауи, и потихонечку двигался против течения. Выбирая места побезлюднее, ночевал под брезентовым пологом: лодка - мой второй дом. Ловил рыбку, сколько ловилось. Грелся на солнце, когда оно было. В общей сложности я провел на реке три недели и забыл бы уже о своей телеграмме, если бы не возвращался упорно к мысли о том, что обидеть Нодара в его состоянии - то же самое, что обидеть больного ребенка... Но это не значило, что меня безнаказанно можно выгнать взашей! "И плевать я хотел, что ему тяжело! Сам, в конце концов, виноват!" Когда больше не мог оставаться в неведении, попросил знакомого аборигена присмотреть за моторкой, поездом добрался до Риги и, не заезжая домой, помчался к приятелю. Отдышавшись у двери, готовый уже ко всему, придавил аккуратно "таблетку" звонка. Дверь открыл мне он сам. Я, по правде сказать, ждал увидеть другого Нодара. За время, что мы не виделись, он изменился: был чисто выбрит, одет по-домашнему, но франтовато, поправился, похорошел, его черные с проседью волосы были коротко стрижены, что придавало известное сходство со знаменитым грузином, который все лжет, что его года - его богатство. Я даже подумал, не слишком ли быстро приятель мой успокоился. - Саша! - обрадовался Нодар. - Где ты пропадал? А я тебе целыми днями звоню! - Хорошие новости? - мысленно я себе подмигнул. - Такие, что можно свихнуться! - вскричал он. Я понял, что зря себя мучил: ему уже хуже не будет. - Пришла телеграмма: "Возвращаюсь встречай Бирута" - как тебе нравится?! Изобразив изумление, я напомнил: - Ты сам говорил, она даст тебе знать... - Но она никаких телеграмм не давала! - Кто тебе это сказал? - Бирута! - Ага, понимаю, - во сне... - Да ты что, дорогой, как будто свалился с луны?! Я объяснил, что меня в самом деле не было в городе. - Как?! Ты, действительно, ничего не слыхал?! - широко открыв дверь в гостиную, он неожиданно гаркнул кому-то: - Гляди, кто пришел! Представляешь себе, он еще ничего не знает! Было бы лучше оглохнуть - я дернулся, словно меня обожгло, навалился на дверь, вдруг услышав летучую дробь босых ног. Отзываясь на топоточек, паркет захихикал от счастья. Кровь билась в висках... Помню, как-то Нодар говорил, что наш мозг не выносит "необъяснимой реальности". И действительно, в мире, который нельзя объяснить, невозможно и быть... как без воздуха. Я почувствовал холод и смрад. Шквал ударил в лицо, приподнял, прорываясь под мышками, просвистел, между пальцев, мимо ушей, свалил с ног... Все скукожилось, оледенело и... ухнуло в пропасть. Очнулся я в доме, где живет задержавшийся на Земле контингент. Как и прежде, не верю, что могу умереть. Ненавижу противного старикашку, торчащего передо мной в зеркалах! А когда приходит меня навещать кадыкастый Нодар...со своей обожаемой "неповторимостью", без которой у него "кусок в горло не лезет", я чувствую себя обойденным, обманутым подлой судьбой. А однажды мне явилась в голову мысль, что сон, в своем роде, уже репетиция смерти, - решил поделиться тревогой с врачом. - Не надо драматизировать! - улыбнулась мне женщина с нежными усиками. Пора бы понять, что за целую жизнь вам, дедушка, не довелось испытать чувства более сильного, нежели трепет перед "безносой красоткой".